Год, когда мы встретились
Шрифт:
– Но из-за того, что ты сказала, я бросил пить.
Изумленно таращусь на тебя. Изумляет меня, что мои слова могли хоть как-то на тебя повлиять, а вовсе не то, что ты бросил пить. Я тебе не верю. Не верю, что ты этого хочешь, и не верю, что сделаешь. Классика жанра, ты – муж, который привычно клянется, что исправится, а меня эти заявления уже не трогают. Странным образом нам с тобой уютно друг с другом.
– Я правда бросил. – Ты верно толкуешь мой взгляд. – Ты была права в том, что сказала насчет детей.
– Я тебя умоляю, Мэтт, – с тоской бормочу я. Ладно, сдаюсь. – Ни
– На самом деле… – ты умолкаешь, решая, говорить или не стоит, – …на самом деле знаешь. Ты видишь меня каждый день. И знаешь больше, чем кто бы то ни было.
Молчим.
– И меня ты знаешь. – Задумчиво на меня смотришь. – Я думаю, ты считаешь, будто отлично меня знаешь, что, наверное, не совсем так, кое в чем ты ошибаешься. Но тем больше поводов доказать обратное.
– Не надо мне ничего доказывать. – Чем активнее ты меня убеждаешь, тем меньше я тебе верю. Все-таки ты пропащий человек.
– Ну ладно, все равно возьми это, пожалуйста. – Ты протягиваешь мне мятый конверт.
– Мэтт, ты что, до сих пор его не прочел?
– Не могу, – тихо говоришь ты. – Не хочу знать, что там написано. Не могу я.
– А она с тобой по-прежнему не разговаривает?
Ты качаешь головой.
– Потому что все, что она хочет сказать, она написала в этом письме, а ты его даже не открыл! Не понимаю тебя.
– Ну прочти мне его тогда.
– Нет! Черт тебя побери, сам читай. – Швыряю письмо на журнальный столик.
– А вдруг там написано, что она никогда не вернется?
– Хотя бы будешь об этом знать. Вместо того чтобы… маяться в ожидании.
– Я не маюсь. Уже нет. Я хочу ей доказать.
– Что доказать?
– Что я – это я.
– Думаю, ты уже это сделал. Потому-то она и ушла. – Я отчасти шучу и жду, что ты улыбнешься, но ты серьезен.
Вздыхаешь. Смотришь на письмо, и я думаю, что наконец сумела до тебя достучаться. Ты берешь конверт и встаешь. Кладешь его в вазу.
– Пусть здесь будет, с лимонами.
Улыбаюсь, радуясь, что ты этого не видишь.
Возле твоего дома останавливается машина.
– У тебя гости. – Слава богу, наконец этот разговор закончится и ты уйдешь. У меня кружится голова, а в желудке тост бултыхается на волнах водки с клюквенным соком, и я сомневаюсь, что им хорошо вместе.
Ты разглядываешь машину, стоя у окна. Руки в карманах, лицо хмурое. А все же ты хорош собой. Не старый, немного за сорок, в этом возрасте многие мужчины отлично выглядят, но ты сохранился вопреки своему образу жизни, работе по ночам, алкоголю и адской смеси из транквилизаторов, снотворного и что ты там еще принимаешь. На твоей внешности они отразились куда меньше, чем могли бы.
– Не думаю, что это ко мне, – говоришь ты. – Он просто сидит в машине.
– Почему бы тебе не пойти работать на ТВ? – вдруг спрашиваю я. – Обычно успешные диджеи, с такой аудиторией, как у тебя, и таким количеством фанатов, переходят в телевизор, а сейчас я неожиданно поняла, что ты к тому же отменный красавец. В ящике это высоко ценится, не меньше чем мозги, а зачастую и больше.
– Я работал. – Ты оборачиваешься ко мне, удивленный
Ты так смотришь, как будто мне это должно быть отлично известно, но я отрицательно качаю головой.
– Круглый стол, эксперты, приглашенные гости, темы, которые мне интересны… все вроде точно так же, но разговора не получалось. Я оттуда ушел. По ящику ничего сказать нельзя. Нет той свободы, что на радио.
– Мм, типа предновогодних оргазмов в прямом эфире.
Ты вздыхаешь и снова садишься в кресло.
– У меня есть друг. Назовем его Джои.
– Или назовем его Мэтт?
– Нет, это не я. – В данном случае я тебе верю. – Однажды Джои говорит мне, что у них с женой проблема. Восемь лет женаты, а детей нет. Мы с ним пьем пиво, и после очередной пинты он раскалывается. Признается, что изображает перед женой оргазм, когда они трахаются. Раньше я такого не слышал. В смысле про мужчин. Когда притворяется женщина, никакой беды нет, но совсем другое дело, если двое хотят иметь детей, а мужик боится признаться, что не кончает. Он загнал себя в ловушку, понимаешь? Она проверилась, сдала анализы, у нее все в порядке…
Ты так это рассказываешь, что прям заслушаешься.
– В общем, она говорит ему, иди теперь ты проверься. Он ни в какую, дескать, я знаю, у меня все прекрасно. Понятно, ему хочется в это верить. В итоге вместо того, чтобы признать, что он б'oльшую часть времени притворялся, и, может быть, что-то поменять, попробовать что-то новое в койке, он ей заявляет, что вообще не хочет детей. Притом что он их очень хочет, но, видишь, запаниковал, не нашел другого аргумента. Кончилось тем, что они развелись. А все потому, что он ей не смог рассказать правду. – Ты качаешь головой. – О таких вещах стоит говорить в прямом эфире.
– Да, пожалуй.
Лично я не особенно жаждала бы услышать, как несколько человек орут и спорят об этом посреди ночи, а еще куча страждущих названивает в студию, чтобы, прорываясь сквозь помехи, поведать свою историю. Но идею я уловила.
– Короче говоря, у Тони возникла мысль насчет того, чтобы встретить Новый год таким образом. Я сказал о’кей, почему нет. Спокойно отреагировал, без восторга, но, с другой стороны, в этом было что-то забавное. Это подходило под тему передачи. Ничего ужасного.
– Кто такой Тони?
– Продюсер. Он это все устроил. Привел ту бабу на студию. Она начала стонать в микрофон. Да нет, это было не по-настоящему, – морщишься ты на мой невысказанный вопрос. – Что бы там ни писали таблоиды. Но она проститутка. Вот в чем проблема. Тони ей заплатил. Кретин, конечно. Но у него были какие-то проблемы с девушкой, он был замотан на работе… и сейчас ему совсем несладко. Хуже чем мне.
– Ну, похоже, тут большая доля его вины.
– Нет. Это мое шоу. Я должен был знать, что происходит. Честно говоря, я был совсем никакой в тот вечер и всю неделю до того. Короче, не проследил, сам виноват. Раньше мы тоже много чего творили, но всегда как-то сходило с рук, а тут…