Год людоеда. Игры олигархов
Шрифт:
Когда меня вызывали отвечать к столу учителя, я стремился коснуться рукой желанной доски и совершал это, понимая, что на меня, скорее всего, обращают внимание. Я не обманываю себя, когда вспоминаю, что уже тогда догадывался, как этот эпизод, подобно другим, когда я знаю, что на меня смотрят, и могу или не могу что-то совершить, но все же совершаю, приплюсовывается к некоей общей нарастающей сумме, которая будет всегда присутствовать в моей памяти и давать мне повод для внезапной задумчивости, наверное не очень понятной для моего будущего окружения. Да, я уже тогда чувствовал, что во мне периодически созревает потребность воссоздать или даже до неузнаваемости переврать какое-то событие, свидетелем которого, впрочем, я мог и не быть.
Я помню, как меня переполняли слова, мимика
Мои герои… Они созревают не только во мне, но и где-то еще, хотя бы в том же компьютере, непосредственно без всякого моего участия. Бывает достаточно лишь дать этим бесплотным созданиям моей фантазии имя и сохранить в памяти моего электронного соавтора, и вот они уже развиваются в нем сами по себе. Нет, конечно, файл не расширяется без моего вмешательства. Я должен с умным видом сесть за свое рабочее место и вызвать из услужливой железяки своих Ванек и Манек. Встретившись с ними, я начинаю вдруг набирать текст, который, как мне хочется верить, созрел в компьютере за те дни или даже часы, которые я его не тревожил.
Конечно, создание героев не всегда дается мне столь легко. Иногда мне приходится подолгу ожидать их снисхождения к автору, — они молчат, словно на ответственном допросе. В таких случаях я должен исхитриться разговорить этих упрямцев. Информация на них в некоторых случаях, увы, так и остается минимальной: имя, фамилия, примерный возраст, и только.
Чаще я надеюсь только на себя, и обычно моя самонадеянность дает пригодные плоды. Однажды я даже понял, что мой мозг проводит автоматическое обследование каждого встреченного мною человека. Я с изумлением и восторгом наблюдаю, как в моем сознании раскрывается очередной файл, поставляя мне данные на тестируемого. Порой это бывают наиболее строго засекреченные, по мнению человека, материалы.
Несколько отстраненно отслеживая работу своего мозга, я отмечаю, что он вспарывает пароли ничего не подозревающего образца благодаря мгновенному изгибу губ, внезапно донесшемуся запаху, уличенному настороженному взгляду, манере ходьбы.
Иногда мой мозг сообщает, что файл с данным именем уже существует, только в нем содержится иное количество килобайтов. Иногда, но крайне редко, мозг докладывает, что открытие данного файла невозможно. В таком случае я могу лишь уповать на то, что со временем, через сколько-то лет, мне станет доступным внутренний мир и этого персонажа из нескончаемого романа под общим заглавием „Жизнь". Я верю, что когда-нибудь смогу виртуозно считывать даже самые надежно защищенные файлы. Я верю, что смогу без труда восстанавливать те файлы, которые уже давно стерты из людской памяти.
Бывают дни, когда энциклопедия человеческих типажей высвечивается в моем воображении, подобно таблице Менделеева. Тогда я с особой ясностью ощущаю, до чего многие люди похожи друг на друга, а некоторые даже как бы повторяют чьи-то слова и поступки. В такие крылатые дни я выхожу на улицу и иду столь бодро, будто моя обувь снабжена особыми пружинами, отталкивающими меня от земли. Иногда мне даже мнится, что я способен по своей воле оторваться от земли и полететь. В эти дни я чувствую, как передо мной вот-вот откроются все тайны мироздания и я стану всеведущ! Я проникну в иные миры и буду оттуда взирать на людскую кутерьму — я стану бессмертным!
Вообще, смерть — это особый пункт в моей жизни, да, без сомнения, и в жизни любого другого мыслящего человека. Несмотря на то что мне уже скоро двадцать два, я все еще не отношусь к возможной смерти как к чему-то действительно неизбежному. До сих мне кажется — да нет, я в это истово верю, — что со мной почему-то все произойдет иначе: то ли свершится некое чудо, то ли подоспеет замечательное изобретение, но я не умру!
Когда я хожу по кладбищу (а я очень люблю это делать!), я многократно репетирую свою смерть. Мне было бы очень любопытно отследить все дальнейшие события, связанные с моей безвременной (а как же иначе?) кончиной. Я бы мечтал увидеть, как находят
Он выехал на набережную канала Грибоедова, снизу вверх взглянул на Спас-на-Крови, притормозил перед знакомыми ухабами и свернул в подворотню. Мысль оставить машину во дворе между набережной и Малой Конюшенной пришла к нему внезапно и показалась очень удачной: действительно, какова вероятность, что кто-то из знакомых ее здесь обнаружит?
Рамиз заглушил мотор и огляделся: школьники с портфелями и ранцами, врачи в белых халатах, выбивающихся, словно густой пар, из-под зимних пальто, пенсионеры с клюками и кошелками, — вроде все спокойно и ничего ему не угрожает. Шалманбеков включил обе секретки, хотя мало волновался в отношении возможного угона, и вышел из машины.
Ему так и не удалось поспать этой ночью, и сейчас он себя чувствовал словно пьяным, когда между тобой и окружающим миром возникает невидимая, но ощутимая преграда. К тому же все происходило слишком медленно и как-то очень подчеркнуто, будто на каком-то уроке, когда нерадивым ученикам чересчур наглядно объясняют совершенно элементарные вещи. Рамизу постоянно хотелось каким-то образом прервать это состояние — то ли встряхнуться, то ли удариться обо что-то головой или просто крепко выматериться.
Как назло, со вчерашнего вечера не отзывался Игорь Кумиров. Он-то куда мог запропаститься? Вообще-то он говорил, что его тоже могут прихлопнуть, но кто же на это решился? Кумир, кажется, никогда не расстается с охраной, — а о такой истории сразу стало бы известно на весь Петербург. С другой стороны, Игорь Семенович такой хитрец, что мог и специально затаиться, чтобы проверить преданность своих людей. Нет, господин кандидат, мы на эту блесну не клюнем, не надейтесь!
Перед встречей с Кумировым у Шалманбекова оставалось еще одно задание — Ангелина Шмель. Хотя ему уже было примерно ясно, как он все исполнит, Рамиз постоянно испытывал сомнения в том, стоит ли избавляться от этой и без того слишком несчастной сейчас женщины. Конечно, она погрязла в криминале, ну а кто сейчас не погряз, только трусы. Такое время, что люди должны быть злее любых зверей. Не они это время заказывали, и не им перед этим временем за все отвечать! Кстати, то, что касается лично Шалманбекова, так он бы, не случись развала Союза и других заморочек, так и брал бы себе взятки да пьяных шмонал и ни за что бы не полез в эти игры олигархов. Да и олигархов никаких раньше вроде бы не значилось?
Если бы ему лет десять назад сказали, что когда-нибудь он станет бесстрастным убийцей, Рамиз, наверное, счел бы это за глупую шутку. Он всегда помнил себя добрым и незлобивым. Он когда и в милицию пришел, так ему первые годы очень тяжело пришлось, — сколько раз даже увольняться задумывал, да как-то не получилось, и вот чем все это кончилось. Да нет, дело-то не в милиции! Он мог и на гражданке со всем этим познакомиться! Между прочим, как раз гражданские-то и убивают кого попало!
Нет, здесь все-таки дело случая: встретил одного человека, познакомился с другим, тот тебя вывел на третьего, вместе вычислили четвертого, — так и покатилось! И то правда — не случилось бы на его пути этой команды одноклассников да однокашников, служил бы он себе участковым и не помышлял о таких высотах, на которые, оказывается, можно только по человеческим головам подняться!