Год магического мышления
Шрифт:
Так начался мой год магического мышления. Когда я просыпаюсь, а его по-прежнему нет, двигаться не хочется. Лежу неподвижно. Анализирую ситуацию. Может, люди возвращаются не сразу. Может, надо подождать.
Может, надо подыгрывать, заниматься тем, что принято называть «приготовлениями». Тони, племянник Джона, приезжает из Коннектикута. Раньше он заведовал строительством декораций на съемках в Нью-Йорке и умеет договариваться с мафиози и городскими тузами. Он знает, как лучше устроить прощальную
Тони необязательно говорить, что я ему только подыгрываю.
Мы идем в похоронный дом Франка Кэмпбелла, я подписываю бумаги, мы приносим одежду, опознаем тело.
Снаружи я выгляжу абсолютно вменяемой. Никому не даю повода заподозрить, будто не понимаю необратимости происшедшего. Даю разрешение на вскрытие. Выбираю кремацию.
И тем не менее.
Разве он похож на труп?
Лицо бледное, и краешек зуба откололся во время падения, но одет в свои потертые джинсы, и клетчатую рубашку, и темно-синий блейзер — как и при жизни.
Но раз он даже не выглядит мертвым, значит, тоже подыгрывает.
Видимо, я должна еще что-то предпринять.
Видимо, существуют дополнительные условия.
Больше приготовлений.
Вдруг вспоминаю про организацию похорон. Похороны — это непросто. Я не могу устраивать похороны без Кью. Кинтана — ее полное имя, Кью — домашнее. На ее шестнадцатилетие Джон подарил ей красную машину с номерами «Рули, Кью».
«Не бойся, — говорю я, склоняясь над ее больничной постелью. — Не бойся. Я здесь».
Повторяю это каждый день.
Всю жизнь. С той минуты, как она появилась на свет в родильном отделении больницы святого Иоанна в Санта-Монике.
Мы привезли ее домой и уложили в плетеную колыбель на террасе с видом на скалу.
В скале был грот, уходивший под воду во время прилива.
В самом начале прилива, выбрав правильную волну, в него можно было заплыть.
Раньше мы иногда заплывали. Но после появления Кинтаны — ни разу.
В новостях сообщают о смерти Джона. Я прошу дежурную медсестру выключить телевизор в ее палате.
Медсестра говорит, что новости помогают коматозным больным поддерживать связь с миром.
Я объясняю, что у нее умер отец. Нельзя допустить, чтобы Кинтана узнала об этом из CNN.
Телевизор выключают.
Но когда я прихожу вечером, он снова работает. Повторяю просьбу.
На другой день нахожу на двери палаты прилепленную скотчем записку: «УМЕР ОТЕЦ. ВЫКЛЮЧИТЬ ТЕЛЕВИЗОР».
Я продолжаю ждать.
Продолжаю подыгрывать.
Ни с кем своей тайной не делюсь.
Хотя бы потому, что никто не желает о ней слышать.
Все убеждены, что я «справлюсь».
Для себя я невидима,
Он был уверен, что умирает. Предупреждал об этом неоднократно. Я отмахивалась. Говорила: депрессия. Все вы, ирландцы, безумно мнительные.
Но о чем он думал в такси, когда сказал, что не сделал в жизни ничего стоящего?
Почему вдруг решил подвести итоги?
Почему так категорично?
А я что на это ответила? Что-нибудь из серии: хватит молоть чепуху, где будем ужинать?
Не с этим ли вопросом живые вечно обращаются к умирающим?
Где будем ужинать?
Прошло время (неделя? месяц?), и я смирилась с необходимостью раздать его одежду.
Сложила в сумки майки, кальсоны, носки, трусы. Сумок получилось много.
К костюмам, рубашкам и пиджакам подступиться не смогла, но думала, что справлюсь с обувью.
Подошла к гардеробной и встала у входа.
Не могу раздать обувь.
Постояла — и вдруг поняла почему: ему не в чем будет ходить, когда он вернется.
Даже осознав эту мысль, я не смогла от нее избавиться.
Про понятие «магическое мышление» я вычитала в книгах по антропологии.
Оно было присуще примитивным культурам. Это мышление, в основе которого лежит слово «если».
Если мы принесем в жертву девственницу, прольется дождь. Если я сохраню его ботинки…
Теперь мне понятно, что, настаивая на вскрытии, я уже была во власти магического мышления.
Мне казалось, что если установить причину остановки сердца, то ее можно будет устранить.
О смерти отца я сказала Кинтане в тот день, когда она вышла из комы.
Так получилось. Я и в палату-то входить не хотела. Но стоило ей очнуться, как сердобольная медсестра не преминула сообщить, что «мамочка дожидается в коридоре».
Последовал логичный вопрос:
«Почему в коридоре?»
И второй логичный вопрос — уже мне: «А папа где?» Я сказала.
Подчеркнув, что сердце у него давно барахлило.
Она заплакала. Попробовала говорить. Сказала, что провела последний месяц в Тайбэе, поскольку самолет, на котором она летела в Токио, совершил там вынужденную посадку.
«Как папа?» — прошептала она, когда я подошла к ней вечером.
Я ей снова сказала.
«Но сейчас ему лучше?» Она осознала факт смерти, но не поняла его необратимости. Из-за меня. Я тоже не понимала.
Давайте все-таки по порядку.
А то еще подумаете, что у меня каша в голове.