Год маркетолога
Шрифт:
– Вот оно – будущее Европы, – мрачно проводил их отец взглядом. – Во Франции арабы, здесь черные, у вас там кто?
– У нас таджики.
– Что, чувствуется уже?
– Да, последние два-три года чувствуется.
– Сначала они приезжают, готовые выполнять любую черную работу, потом начинают быстро организовываться и плодиться. Проходит несколько лет, и ты первый раз видишь их в ресторане, куда привык ходить ужинать. Пройдет еще несколько лет, и этот ресторан будет принадлежать им.
– Откуда они здесь?
– С юга, через Сицилию, там они уже подмяли местных бандитов и целые города контролируют.
– Тогда почему ты здесь?
– Я уже говорил тебе, это лучший выбор из худших вариантов. А потом, перефразируя известного автора “There is no country for old men” [58] , еще фильм такой есть. Смотрел?
– Да, но думаю, что только сейчас начал понимать, о чем идет речь. Я смотрю, ты в своей Америке прямо расистом стал.
58
«Старикам тут не место» (англ.).
– Нет, – усмехнулся отец и повернулся в сторону вновь прибывших, которые вели себя вполне спокойно и уверенно, – я не стал расистом, просто у меня в отличие от европейцев и белых американцев нет комплекса вины за многолетнее угнетение чернокожих, индейцев, паков и так далее. Я им ничего не должен, поэтому способен воспринимать их такими, какие они есть.
В результате вторая бутылка вина пошла намного хуже первой. Разговор сбился отчасти еще и потому, что нам уже нечего особенно был друг другу сказать. Я понимал: когда отец говорил «нет места для стариков», он имел в виду не только возраст, а может быть, и вообще не возраст, и беспокоился он не столько за себя, сколько за братьев, за меня, за Тессу. Он готов был защищать нас, как мог, сколько хватит сил, и страшился того, что будет потом, когда не будет ни сил, ни его самого.
Я прожил у него еще два дня, а потом взял машину и поехал безо всякой цели на север по направлению к южному побережью Франции. Тесса снабдила меня списком гостиниц, где, по ее мнению, можно останавливаться, иногда я им пользовался. Некоторые города я проезжал, в некоторых задерживался на два-три дня. Здесь, под теплым небом Италии, без газет, телевизора и Интернета, вслушиваясь в мелодичную речь, менявшую интонации с каждым новым градусом северной широты, я совсем перестал думать о том, что заполняло мое сознание год назад. Теперь это казалось смешным и нелепым, как детские обиды, о которых вдруг вспоминаешь в зрелые годы. Иногда, ближе к вечеру, я жалел, что со мной нет спутницы, и в эти минуты на ум приходила не Настя даже, а девушка Оля из маленького испанского курортного городка. Но это была не душевная потребность, а просто физиология. Снабженный кроме списка гостиниц англо-итальянским разговорником, через неделю я мог уже понемногу общаться в отелях и ресторанах. Мозг, привыкший к интенсивной, хоть и кажущейся теперь бесполезной деятельности, легко впитывал новые звуки и смыслы, оставляя непривычно много места для впечатлений и размышлений. Можно было слиться с разноцветной и разноязыкой толпой на соборных площадях, а можно было, отрешившись от всех, бродить по маленьким кривым улочкам старых городов, потом снова садиться в машину, растворяя в себе увиденное. За все это время я не видел и не слышал ничего, что подтверждало бы предсказания
Я не то чтобы спорил с отцом или старался успокоить себя, а может быть, мысленно, на расстоянии – и его. Нет. Я был очень благодарен ему за все наши разговоры, но не менее благодарен и за то, что, оказывается, у меня была семья, о которой я не знал. Чем более удалялся я от Тосканы, тем с большей теплотой вспоминал отца, братьев, Тессу, их дом, деревню, старого священника, маленькое деревенское кладбище с железной оградой и приоткрытыми воротами. И вдруг подумал, что ворота эти стали главным символом моего путешествия. Они не были открыты настежь и не были закрыты на засов. Один раз я даже сам закрыл ворота на этот засов, но на следующий день они опять были чуть приоткрыты.
Чем дальше от этого кладбища, тем меньше боялся я пропустить свой поворот. Каждый новый день был маленьким приключением, которое я, пусть и с помощью техники, преодолевал, чтобы в конце дня съесть в какой-нибудь таверне честно заработанную тарелку супа с теплым хрустящим хлебом, выпить домашнего вина, и остановиться на ночлег, и обязательно почитать перед сном. Во всю длину своего сапога вытягивалась сзади чудесная страна Италия, я был свободен, здоров и еще молод и ехал навстречу еще большей свободе, оставив позади все, что было моей жизнью много лет подряд. Спасибо всем, кто помог мне вовремя остановиться, независимо от того, какими бы мотивами они ни руководствовались. Спасибо мировым воротилам бизнеса, рассуждающим на своих яхтах, самолетах и гольф-полях о том, какие еще пакости можно устроить и как их красивее продать. Спасибо чиновникам в министерствах, берущим взятки, и бизнесменам, эти взятки дающим. Толпам туристов в кроссовках, с неизменными рюкзаками и бутылкой воды, занимающих очередь, чтобы, не рассматривая, сфотографировать скульптуру Микеланджело и потом долго разглядывать фотографии. Человеку, который лучше всех умеет готовить мясо по-флорентийски, и всем, кто печет такой вкусный хлеб и делает такое чудесное вино. Боссам в моей бывшей компании, которые заплатили мне бонус за прошлый год и дали возможность прожить этот год без работы. Андрею, который многому меня научил и переспал с моей бывшей женой. Моей бывшей жене за то, что не стала обманывать меня дальше, хотя и могла бы. Насте, которая села рядом со мной в самолете и которую, может быть, я еще встречу на своем пути с юга на север или с востока на запад, но на этот раз я буду готов… Этим черным парням в спортивных костюмах, которые вовремя напомнили, что их надо опасаться. Отцу – за то, что я похож на него, и Тессе с ее загадочной улыбкой женщины, знающей, что такое семья и счастье.
Впереди долгий путь, который нужно проехать и пройти, прежде чем я узнаю, какой будет моя дальнейшая жизнь. Но уже сейчас я знал, какой она точно не будет.