Год маркетолога
Шрифт:
– А она полагала, что ты много воруешь и поэтому у тебя много денег? – нам принесли еще по одному виски, и Андрей спросил меня: «Может, съедим салат какой-нибудь, что ли, а то пьяными будем, а нам есть еще о чем поговорить».
– Давай, – сказал я, – я мяса хочу.
– Ок. Давай, вот у них есть вырезка на гриле с овощами. Пойдет?
– Да, пойдет. Medium Well [55] . Рассказывай дальше.
– Прежде чем дальше рассказывать, я хочу извиниться перед тобой. Я вел себя как последний подонок, и оправдывает меня только результат,
55
Средняя степень прожарки (англ.).
– Почему ты спросил вначале, виделся ли я с ней?
– Когда мы расстались, она просила не рассказывать тебе ничего, потому что решила к тебе вернуться, осмотреться, переждать грозу. Я ей обещал и дал неделю на улаживание семейных проблем.
– И?
– И ничего бы не рассказал, если бы они уладились, потому что это означало бы, что именно такую ты и заслужил. Но они, как я понимаю, не уладились.
– Нет.
– Тогда за тебя. У тебя может возникнуть резонный вопрос – если я весной все уже понял, то чего тогда ждал до лета? Молчишь? Но я тебе все равно скажу. Твоя жена красивая и сексуальная… извини, что я так, но это, как говорится, научный факт. И вот в какой-то момент я подумал, что если все равно никому нельзя верить, то, может, лучше иметь дело с такой, с которой даже иллюзии не возникнет, даже намека на иллюзию, и решил проверить все это на каком-то разумном сроке совместного проживания, например, две недели, пусть даже и на отдыхе.
– Вы вместе были во Франции?
– Ну да, – он будто бы даже удивился моему вопросу. – Конечно. Но я не выдержал. Я вообще не понимаю, как ты мог столько времени с ней прожить, у нее же отовсюду дерьмо лезет. Она мне все эти дни мозг выносила, что вот-вот ты на меня телегу напишешь, что уже звонил кому-то, пока я ей не сказал: все, караул, устал.
– И она?
– Не поняла. Человек верит в то, во что хочет верить. Она верит в свою неотразимость и способность развести любого мужика.
– Ты ей про «все» во Франции сказал или потом, в Москве?
– В Москве. А что?
– Так, даты сверяю. Я тебе скажу, почему я мог с ней столько времени прожить. Свою версию. Человек не может состоять из одного дерьма, человек многогранен, и в нем хотя бы две-три грани хорошие есть, особенно молодой человек, потом уж, может, все дерьмом покрывается. Ты вот сказал, что я там хороший, позитивный, в общем, типа лох. Но пока она строила свою жизнь в расчете на меня, то была повернута ко мне вот этими недерьмовыми гранями. А когда с тобой связалась, думая, что ты вор, то повернулась к тебе тем местом, какое ты, как вор, и должен был оценить. Потом, может, поняла, что ошиблась, но с одним человеком, наверное, туда-сюда перестраиваться не получается. Вот такая моя версия. А ты, кстати, воровал или нет, так, без протокола, раз уж у нас разговор такой пошел?
Андрей слушал меня внимательно, чуть наклонив голову, не забывая по кусочку отправлять в рот мясо, чтобы не остыло. На последнем вопросе он положил вилку с ножом на тарелку и чуть отодвинул ее от себя пальцем.
– Хорошую ты мне историю рассказал. Очень похоже на правду,
– Можешь не отвечать, если не хочешь.
– Нет, я хочу. Я ничего не украл у этой компании и не взял ни одной взятки за все время работы. О чем сейчас иногда сожалею.
– Почему?
– Потому что, во-первых, эти компании специально устроены так, чтобы из них деньги вытаскивать, и этого никто не заметит, никакие аудиторы. И мешал мне это делать не страх перед неотвратимым наказанием, потому что наказания никакого и быть не могло – ну, попросили бы уйти, и я с удовольствием ушел бы, имея десять миллионов в плюсе.
– Например, рекламные деньги дистрибьюторов?
– Например. Просто надо понять, что так устроен этот мир, в котором ты собираешься делать карьеру.
– Но ведь за границей не воруют?
– В Америке, скорее всего, нет, в Европе – смотря в каких странах. Ты знаешь, это почти как не платить налоги – все стремятся как-то увернуться и заплатить меньше, чем надо. Потому что знают – деньги эти пойдут черт знает куда, а половина или третья часть все равно будет разворована, но уже другими людьми.
– Хорошо, в Америке не воруют, в Европе где-то тоже не воруют, и ты тоже не воруешь и платишь налоги, и при этом сделал успешную карьеру – значит, можно жить честно.
– Совсем честно не получится. Ведь мы знаем, что наши партнеры дают откаты по всем почти крупным контрактам, и заранее закладываем эти откаты в скидки. Ты ведь не будешь говорить, что не знаешь, ты сам сидишь в тендерном кабинете, и видишь все эти цифры и колонку «агентское вознаграждение» в табличке, и ты знаешь, что это такое.
– Да, знаю.
– Но ведь это уже нечестно по отношению к компании, ты уже нарушаешь бизнес-этику, то есть внутренне ты готов к компромиссу, я знаю, что другие воруют, но не я.
– Да.
– Тогда поверь, что со временем границы допустимых компромиссов будут расширяться и каждый раз этому будет оправдание. Я не знаю, как далеко зайдешь именно ты, но лучше бы тебе сразу или остановиться, или решиться на что-то.
– А как далеко зашел ты?
– А я, мой друг, зашел так далеко, что когда точно решил, что уйду из этой компании, а случилось это в прошлом году, то одновременно решил, что немного денег с собой все-таки заберу. Они этих денег не заметят, и никто не заметит.
– Но это деньги из нашей прибыли?
– Не нашей, Костя, – их, пойми ты эту разницу, которую я сам долго не мог понять. Публичная компания, такая прозрачная с виду, на самом деле зло, потому что она ничья и управляется кучкой посредственностей, потому что только посредственности могут сделать карьеру в такой компании, которая, как и все общество в целом, отторгает любой талант, любые проявления индивидуальности. И эта кучка идиотов прикрывается советом директоров, в котором половина пенсионеров, которые подпишут что угодно, не противоречащее закону, чтобы получить прибавку к пенсии в пятьдесят или сколько там тысяч баксов, а половина – топ-менеджеры других компаний, которые опосредованно связаны с нашей какими-то контрактами и так далее. Короче, в этом году я сам себе решил выплатить бонус, и на наших планах это не скажется – мы их выполним и перевыполним.