Год мертвой змеи

Анисимов Сергей

— Товарищ военсоветник, мы почти приехали.

Переводчик Ли разбудил Алексея несколькими короткими и несильными ударами по лицу: почему-то молодой китаец считал, что это нормально. Приподнявшись, капитан-лейтенант сразу же посмотрел на часы. Их стрелки, как и малюсенькие точки, нанесенные напротив каждой цифры, были тронуты люминесцентной смесью, содержащей толику радия, и светились в темноте нежно-желтым цветом. Была половина четвертого.

Кряхтя, Алексей поворочался в груде шинелей, прислушиваясь к натужному реву ползущего в гору грузовика. После двух дней в Пхеньяне флаг-минер сейчас опять мчался на восточное побережье, где уже однажды осмотренный им новый минный заградитель готовился к своему первому боевому походу. За последние четыре дня британская палубная авиация в лице старых знакомых «Файрфлаев-V» нанесла два последовательных удара по военно-морской базе Аньдун в заливе

Тонг-йошон, где минзаг находился совсем недавно, и наверняка кому-то из разумных офицеров в штабе ВМФ КНДР это здорово не понравилось. Еще до первого налета минный заградитель со сложным корейским названием, которое Алексей до сих пор не смог заставить себя запомнить целиком, был переведен южнее, к Йонгдьжину. Фактически это было совсем рядом с линией фронта, и тот факт, что авиаразведка интервентов до сих пор не обнаружила корабль, можно было объяснить разве что везением. Ну, и отличной маскировкой, обеспечивать которую корейские товарищи научились так, что дали бы фору и балтийцам с черноморцами в их самые тяжелые годы.

Все, кто имел доступ к выкладкам данных о пролетах вражеских самолетов через линию фронта (пусть даже через третьи-четвертые руки), соглашались с тем, что количество самолето-вылетов американских и английских воздушных разведчиков, включая сюда и флотские, за последние месяцы увеличилось слишком уж резко. Вдобавок за тот же период времени, считая где-то с середины декабря, значительно повысилась и доля боевых машин, задействованных на выполнение разведывательных миссий. Как и многое другое, чему интервенты после нескольких крупных провалов в начале войны начали придавать серьезное значение, авиаразведка у них получалась теперь достаточно результативной. И хотя каждый истребитель, штурмовик или бомбардировщик, отправленный в вылет с панорамной фотокамерой вместо ракетно-бомбовой нагрузки, снижал тем самым непосредственное давление на войска, промышленность и гражданское население, вражеские авиаудары постепенно становились все болезненней и точнее. Многие соглашались с тем, что это не к добру.

Грузовик гудел и рычал, всеми своими лошадиными силами протестуя против движения в гору. Флаг-минер, разумеется, сидел в кабине, но Алексей не слишком ему завидовал — в кузове, среди шинелей и мягкого барахла непонятного назначения, оказалось неожиданно уютно и даже тепло. Почти упираясь в него боком, лежал адъютант флаг-минера, находящийся в разъездах настолько часто, что даже его лицо вспоминалось Алексею как вечно озабоченное не проходящей усталостью. Напротив снова прилег переводчик, а сбоку от него, чуть ли не обнимая какой-то обшитый мешковиной немаркированный ящик, с присвистом, перекрывающим даже шум ветра над закрывающим половину кузова дырявым брезентом, спал юный матросик лет шестнадцати. Что-то он такое важное вез в тот же Йонгдьжин, что ему позволили ехать с ними.

— Зачем разбудил? — ворчливо спросил Алексей у переводчика Ли. — Едем еще и едем…

— Вы же сами просили, — возразил тот, на удивление ровным, давно проснувшимся голосом — будто и не трясся всю ночь рядом, отбивая бока, ощущая тычки булыжников и ухабов в самую селезенку.

Вздохнув, Алексей мучительно попытался не закрыть глаза снова. Он заставил себя сесть и тут же сморщился от боли в спине. Нет, такое передвижение, конечно, здоровья не прибавляет — но, как говорится, лучше плохо ехать, чем хорошо идти. Учитывая то, что моряки понимали под понятием «ходить», и то, что творилось в ближайших морях, пословица эта приобретала новый, достаточно интересный смысл.

— Тхонгхон проезжали ночью, где-то с час назад, — сообщил зачем-то Ли. — Вы не видели?

Алексей, которого передернуло нервным смешком от слова «ночью», покачал головой и, поняв, что Ли его все равно не видит, коротко отозвался:

— Нет. Я спал крепко.

Боец, обнимающий свой ящик с секретами, что-то со всхлипом произнес во сне по-корейски. Машину подбросило на очередном ухабе, и всех резко мотнуло вбок, но водитель выровнял траекторию движения, и спящие даже не слишком побеспокоились. Судя по тому, что Алексей действительно просил разбудить его за полчаса до прибытия, до ВМБ Йонгдьжин оставалось буквально чуть-чуть. Он не был уверен, спал Ли в итоге хоть сколько-то или воспринял его простую просьбу слишком серьезно, но это, в конце концов, его не слишком волновало. Ли имел ранг командира взвода и для любой нормальной войны был уже достаточно взрослым человеком, чтобы заботиться о себе самому. То, что ближайшие часов двадцать ему придется почти непрерывно переводить с корейского и на корейский, обеспечивая инструктаж военным советником командира и офицеров минного заградителя, он прекрасно знал. То,

что перевод — это на самом деле тяжелейшая работа, для самого комвзвода Ли тоже новостью не является. Значит, пусть будет готов работать. Никаких скидок на «не выспался» или «проголодался» Алексей не припоминал — ни в те времена, когда он сам был в возрасте этого Ли, ни когда он был еще на несколько лет младше и впервые в жизни ловил визиром взблески залпов вражеской береговой батареи, управляя огнем чешских 140-миллиметровок своей канонерки.

— Вот, — Ли ткнул рукой за борт машины, в что-то, чего Алексей все равно не мог видеть из-за тента. — Опять бомбили. Что здесь можно бомбить? Здесь три раза все уже давно сгорело: каких-то пятьдесят—шестьдесят километров до фронта…

— Понятно…

— Все население разбежалось давно. Все равно ни сеять, ни убирать, ни рыбу ловить. Здесь уже несколько раз фронт туда-сюда перекатывался. Если кто на север не успел уйти, того лисынмановцы мобилизовали, а то и просто убили на месте. Тут кошмар, что творилось тогда, — никакой жалости ни у кого не было. Девушек, женщин, стариков — все равно. Или угнали, или застрелили, или закололи пиками. Все, мол, ради того, чтобы спасти их от коммунистов. «Ах, ты не хочешь спасаться от коммунистов? Значит, ты сам коммунист!» — и пикой живого человека в бок.

Последние слова он произнес с такой горечью, что Алексей вздрогнул. Самым страшным в сказанном было даже не само содержание — то, что южнокорейцы и интервенты творили на захваченных территориях, было ему достаточно хорошо известно: политическая работа в войсках КНА, не исключая и флот, была налажена почти образцово. Кое о чем Алексей читал еще до отправки, в советских газетах, да и слепым он тоже пока не стал. Самым жутким, до мурашек, до зябкого передергивания в плечах, ему показались не слова, а тон. В первую очередь именно потому, что Ли, чистокровный китаец с севера, говорил на русском так, что ему уже можно было преподавать в школе где-нибудь далеко от Москвы: в Иркутске или Оренбурге. Акцент в его речи все еще чувствовался, но уже не мешал улавливать интонации — с ним Алексей свыкся настолько, что почти не замечал. Не зная, что можно ответить на сказанное, и испытывая растерянность именно потому, что не мог подобрать нужных слов, Алексей просто промолчал. Замолчал и молодой офицер, глядя куда-то перед собой. Так, в молчании, они и доехали до того местечка, которое на картах называлось Йонгдьжин.

Не имевший при себе ни изданных в Советском Союзе карт, ни весящего многие килограммы и оттого не захваченного с собой на новое место службы Морского атласа, опытный штурман капитал-лейтенант Вдовый в глубине души сильно сомневался в том, как правильно пишется это название, — как и многие другие наименования городков, бухт, островков и заливов. Карты здесь имелись или корейские, перепечатанные с британских, но со всеми названиями и служебными надписями в местном алфавите, или трофейные, оставшиеся со Второй мировой японские. С ними было не легче. Третий вариант являлся самым паршивым по качеству — это были снова английские, но изобилующие неточностями и грязные от скопившихся на них за много лет работы многочисленных пометок. Единственное, что спасало, — на этих картах (несколько листов вразбивку) по крайней мере был латинский шрифт.

Адресованный в Морской генеральный штаб рапорт остался без ответа, и в итоге каждое неудобочитаемое название Алексею приходилось по нескольку раз переспрашивать, сводить его с английской карты на корейскую, еще и еще раз перепроверять у замученного этой работой Ли точность привязки — и только после этого начинать такое название как-то употреблять. Причем все вышеописанное нисколько не гарантировало, что он мог написать то же слово на русском языке так, как оно должно было писаться. Поэтому в те дни, когда чувство долга и оторванные от сна два часа времени заставляли военного советника писать отчеты «наверх» — главному военному советнику СССР в КНДР генерал-лейтенанту В. Н. Разуваеву и в «тот дом», то есть в Морской генеральный штаб, он мучительно раздражался, готовясь к позору, который последует за прочтением его ляпов разбирающимися в корейской географии людьми.

Йонгдьжин, по местной классификации, — передовая военно-морская база, оказался именно таким, каким уже проникшийся местными реалиями военный советник Вдовый ожидал его увидеть. Несколько пирсов, несколько сараев с имеющим какое-то отношение к морю неприглядно выглядящим барахлом, полуобгоревшие руины — и руины, обгоревшие полностью: со стенами, торчащими из засыпанной снегом и пеплом земли. В общем, так в начале 1953 года выглядела почти любая корейская рыбацкая деревня на сотню километров к северу от замершей — в ожидании следующего наступления врага — линии фронта.