Год на севере
Шрифт:
— Не вытолкаешь ты меня в шею?
— Чего ты это, Бог с тобой!- Милости прошу, садись, потолкуем!
— Я не за тем...
— Что ж тебе угодно?
— Да угодно, твою милость, значит, утрудить просьбой...
— Какой же? садись и рассказывай!
Хозяин продолжает ежиться и кланяться:
— Я не за себя, выходит...
— За кого же?
— Мир тебя видеть желает: выборных прислал — не прогонишь ты их? В избе ждут...
— Проси их, что им надо?
Хозяин опрометью бросился за дверь и явился с целой толпой мужиков, из которых только одна половина могла уместиться в комнате; другие установились
— Из Петенбруха, ваша милость?
— Да. Что ж тебе угодно?
— По каким по таким по делам изволишь?
— Посмотреть, как вы рыбку ловите, суденки строите...
— А не по духовным? — послышался вопрос от другого.
— Нет, решительно нет.
— А мы думали.— по духовным: у нас, вишь, тут дело есть такое немудрое... — продолжал опять первый.
— Церковь, вишь, благословенную построить хотели, — поддержал его второй голос.
— Так, вишь, ни то ни се — уж и не знаем, как дело-то это понимать? Яви божескую милость, прими прошеньице!
Весь народ — и передние, и задние — повалился в ноги. История принимала крутой оборот, неожиданный, неприложимый ко всему тому, чего я от них хотел и чего мог ожидать.
— Я, братцы, не за тем послан. Просите тех, от кого это прямо зависит мое тут дело сторона!
Просители опять поклонились; на лицах их можно было прочитать какое-то недоверие к моему ответу. Первым вывел меня из этого неловкого положения тот, который начал говорить со мной и которого они, по видимому, выбрали своим адвокатом.
— Ну, прости нашу глупость мужицкую, что беспокойство тебе причинили. Не гневайся!.
Задние уже полеали из дверей, но выборный оставался.
— Мы ведь темный народ, известно. Думали, что ты вправду такой!..
Он, наконец, поклонился и вышел. В избе уже начался базарный шум, который становился все громче и громче. Немного спустя дверь опять отворилась. Явился седой старик опять с поклоном:
— Говорить с тобой послали...
— Об чем же?
— О том говорить послали, что тебе самому-то надо. Сказывай! Зачем, даве сказывал, послали-то тебя? — я не вслушался...
— Посмотреть, как вы суда строите, как вы рыбку ловите...
— Суда строим? да судов-то мы ведь не строим никаких, нет у нас заводу экого с искони бе. Карбасишки вон шьем маленькие, про домашнюю потребу. Большие-то суда из Мезени приводим. Пониже-то, вон в Городке (Пустозерске), в редкую когда строят же и большие, да мало... Каюки *чердынцы приводят, — так и те там вверху делают, у них же. Пущаем их с рыбкой, кому надо. А рыбку-то мы больше семужку да сижков промышляем, велишь, что ли, сказать, как рыбку-то промышляем, али не надо?.. Может, ты так про рыбу-то спрашивал?...
— Сделай милость, будь так добр!
— Осенью ведь это больше, потому семужка рыбка такая прихотливая, забавная сказать бы тебе надо.
Любит она, матушка, ветры, бури, чтоб вода-то, как в котле, кипела. Знает ли она, что человеку-то эта погода не люба, и сидит-де всякий крещеный в ту пору дома, али бо другое что; по мне, кажись, вернее то: Господь ее Бог сотворил уж такой, что ей бы все с волной, да с порогами бороться, силой своей действовать... Христос ее ведает в том. Только она все против воды идет на устрету, а ведь, Печорушка-то
То же общинное право является в силе и дальше на устьях Печоры, где так же все участвуют в лове, не исключая вдов и сирот. Тони погодно переодят в пользование от одной деревни к другой, и каждая деревня, в свою очередь, имеет хорошую и худую тоню. Одни действуют капиталом, другие — трудом. Желающие продают свои паи или участки в паях.
— Что ж дальше с рыбой?
— Солим. Правда, лежит же она у нас сутки двои и, пожалуй, и трои в воде, мокнет — значит...
— Зачем же так? Ведь этак вся истощает: она дрябнет телом, делается хуже, вон как и по Белому морю.
— Это правда, что дрябнет, тоже вон и чердынцы сказывают.
— И солите-то, верно, скупо.
— Не больно же щедро: и на это указывают все...
— За чем же дело, отчего не делаете лучше?
— Да уж делать видно так, как заведено исстари. Вот поди ты, отчего бы и не делать-то лучше, право! Ишь ведь мы народ какой глупый, право? Захотел ты от нас, от дураков: как, знать, рождены, так и заморожены, право!..
— Чем же еще-то живете вы?
— Да как чем — вон скотинку держим и много скотинки-то этой держим. Бьем ее — мясо продаем самоеди. Любят ведь они мясо-то и сырьем жрут, так — пар тебе идет от нее, кровь течет с нее, а ему-то тут, нехристю, и скус, и глазенки-то его махонькие все радостью этой наливаются. Это ведь не русское племя. Вон посмотри ты их: живут они по тундре-то и по деревне у нас ходят, кто за милостыней, кто в работниках живет; бабы... те больше шьют и таково ловко шьют — поискать тебе на белом свете!
— Олени-то есть у вас?
— Самая малость. Только про свой обиход. Во всем селении не найдешь половины протяну того, что вон у ижемца у другого и не больно богатого. Олени-то все у них, вся тундра у них, всех самоедов ограбили эти ижемцы. Зыряне ведь они, не наши!.. Бедное ведь наше селенье, больно бедное: босоты да наготы изувешены шесты. Смотри: дома все погнили да рушатся, а поправить нечем: Вон и теперь дело с пустозерами не можем порешить: загребли Печорушку всю, почесть; выселки свои понаделали чуть не под самым у нас носом. Тако дело!. Не похлопочешь ли ты, ваше сиятельство, яви милость божескую! Плательщики бы были до гробовй доски!..
Старик поднялся со скамьи и повалился в ноги.
— Не нравится мне, старик, низкопоклонство ваше, — зачем оно?
— И, батюшка, с поклону голова не сломится! Будь ты-то только милостив, а мы за этим не стоим!..
— Вы, старик, все-таки меня не за того принимаете, за кого надобно, ошибаетесь...
— Ну, прости, прости, разумник! Не буду просить, ни о чем не буду просить, разве... не кури вот, кормилец, при мне: больно уж оченно перхота долит!
— Изволь, для тебя и за твою словоохотливость...