Год спокойного солнца
Шрифт:
— Что же делать? — в отчаянии спросил тот и с надеждой осмотрел каждого, кто стоял вокруг; однако лица у всех были растерянные, испуганные, никто не ответил ему.
Между тем Кирилл Артемович ловко, сноровисто обнажил грудь учителя — она оказалась неожиданно по-молодому гладкой, поросшей седыми редкими волосами. И именно то, что на смуглой молодой и гладкой коже росли седые волосы, почему-то больше всего поразило Казакова, и потом, спустя много времени, вспоминая о случившимся, он прежде всего видел эту крепкую на вид, но бездыханную грудь в седых завитках.
— Вы вот что, — ни к кому не обращаясь, хрипло проговорил Кирилл Артемович, — дуйте кто-нибудь в колхоз, звоните
— Вы умеете? — с надеждой воскликнул Казаков и тут же вскочил, опережая шоферов. — Я сам смотаюсь и позвоню, я мигом.
Но, вскочив, готовый кинуться вниз и мчаться к ближайшему телефону, он все-таки помедлил, чтобы увидеть, как Сомов, засучив рукава клетчатой рубахи, обнажил крупные сильные руки, приложил к неподвижной груди учителя совсем не стерильные, со следами машинного масла ладони одна на другую, поерзал на коленях, устраиваясь поудобнее, и сильно, будто хотел проломить ребра, надавил. Грудная клетка с легким хрустом подалась, запала, но Сомов тут же ослабил руки, и она поднялась в прежнее положение. Он снова надавил и отпустил, снова…
— Ну что же вы! — сказал Сомов с упреком. — Время дорого…
Ата сорвался с места и побежал вниз, к мотоциклу. Включая двигатель, он мельком взглянул на сиротливо стоявшую у обочины инвалидную коляску.
«Я мигом, мигом, — повторял он, срываясь с места. — У нас же медицина чудеса делает… сердца пересаживают, а тут только клиническая смерть…» Но слово «смерть» обожгло его, и он уже ни о чем не думал кроме одного: успеть бы…
Странный у них получился разговор, нервный, непонятный, с недомолвками, очень напряженный разговор. Лена взвинчена была; не смотрела на Севу, отводила глаза, и слезы то и дело закипали в них. Она перебарывала себя, не давала сорваться, а он все поднять хотел, разобраться, что это на нее нашло. Ему думалось, она той обиды простить не может, когда он про деньги заговорил, но виноватым себя не чувствовал, да и надоедать ему начинала эта канитель. Сколько можно! Покуражились — и хватит. Подумаешь, заплатить предложил. Так не за постель же. И не чужие в конце концов. Если она такие сцены будет закатывать, лучше уж порвать раз и навсегда, красиво: разошлись как в море корабли. Девочек, что ли, мало? Другую себе найдет, покладистую, без фокусов, помоложе и внешностью получше. Пусть поглупей, зато все легко и просто будет.
Но еще жило в нем что-то, может быть привязался к ней или в самом деле нравилась. И поглупей ему совсем не хотелось, если уж честно. В этом была вся соль, что из ученых, без пяти минут кандидат…
Они в парке встретились, пустынном в этот полуденный час. Музыка доносилась издалека, радио, наверное.
— Не надо усложнять, — сказал он недовольно. — Договорились — значит, надо ехать. Сегодня последний срок платить, иначе путевки полетят. А деньги… — Сделав паузу, глазами по лицу ее шаря, предвкушая эффект, произнес небрежно и даже буднично: — Вот они. Сказано — сделано, заяц трепаться не любит.
Это его козырный туз был. Распахивая черный «дипломат» с металлическими светлыми обводами, он ожидал, что Лена вскрикнет от изумления, обрадуется, целовать его в порыве благодарности станет, засыплет вопросами или испугается на худой конец. А она только мельком глянула на пачки денег с бумажными, не банковскими склейками, наверное, не поняла, не разглядела и повторила с прежним упрямством:
— Поезжай один. Вернешься — там видно будет.
«Чокнутая-, определенно чокнутая». — Пораженный Сева с некоторой даже боязнью посмотрел на ее замкнутое,
Захлопнув чемоданчик и замками щелкнув, он решительно поднялся со скамьи, где они сидели рядышком, произнес веско и с вызовом:
— Ну и дура. Жалеть потом будешь. Такого, может, никогда больше за всю жизнь не представится…
— Зачем ты написал эту статью? — неожиданно спросила она.
Так вон в чем дело!.. Сева смотрел на нее сверху вниз. Вон откуда все это идет — от зависти, от обыкновенной черной зависти. Не она, ученая дама, а он поднял в печати актуальную тему.
— Я литератор, — ответил он небрежно, но и с достоинством. — Такое мое дело — писать.
— Ты — преподаватель физкультуры, — тихо возразила Лепа, и от того, что произнесла она это без нажима в голосе, только с чуть приметным сожалением, фраза прозвучала совсем обидно.
— Чехов, между прочим, был врачом, — усмехнулся Сева. — А Гарин-Михайловский — инженером.
— Но они писали о том, что хорошо знали, — упрямо, не отводя взгляда, в котором непонятная обида проглядывалась, произнесла она. — А от твоей статьи один только вред. Я знакома с Казаковым, это прекрасный человек и талантливый инженер. Его изобретение достойно всяческих похвал, а ты…
— А я, к твоему сведению, консультировался у знающих людей, не менее талантливых специалистов своего дела, среди них — начальник управления… — Сева уже начал сердиться и оборвал фразу, решив, что незачем ему оправдываться перед ней.
— Эх, Сева, Сева — искренне огорчилась она. — Улучшение пастбищ надо проводить в русле технического прогресса.
— Вот пусть и проводят, кого это касается, — совсем уже грубо парировал Сева. — А мое дело — указать на недостатки.
— Ты не сердись, ты постарайся понять, — мягко осадила его Лена. — Нельзя смотреть свысока на людей, на их поиски. Ты пришел бы к нам в институт… Да что институт — в колхоз поезжай. У меня есть хороший знакомый, сельский учитель Гельдыев. Ты бы послушал…
— Что-то, я погляжу, у тебя слишком много хороших знакомых, и все мужского пола, — одарил ее презрительным взглядом Сева.
— Дурной ты…
Пятнистые тени лежали на аллее, песок был влажным и не заскрипел, а глухо зашелестел под ногами, когда Сева пошел к распахнутым металлическим воротам.
— Сева! — с отчаянием позвала Лена.
Он замедлил шаг, но переборол в себе желание оглянуться, увидеть ее лицо. «Ничего, еще побегаешь за мной», — злорадно подумал он.
И она действительно побежала за ним. Песок часто-часто зашелестел под ее каблучками — все ближе, ближе…
Сева выждал, не повернулся до времени. Пусть за руку возьмет, остановит… Но тут двое мальчишек промчались наперегонки, и он в сердцах едва не плюнул. Не только досада владела им сейчас. Что-то дрогнуло в душе, обида вперемежку с боязнью потерять ее навсегда.
Кажется, все уже решилось само собой, — и поняв это, Сева и облегчение испытал, а это тоже не последнее дело. К тому же деньги у него были, с которыми неизвестно еще как поступить. Возвращать буфетчику глупо. У этого Жорика еще не на одну машину наверняка есть в кубышке, за годы-то в своем буфете понастругал монет, а признаться в богатстве не посмеет, чревато это неприятностями, и немалыми. Он ни за что шума поднимать не станет, не заявит, утрется — и все. Разве дружков подговорит — посчитаться, да только еще посмотреть надо, что из этого выйдет, Сева тоже не из слабаков. А мирно заявится, ему объяснить можно: нет, мол, денег, внес за машину, а когда будет — неизвестно, ждать надо, не электробритву покупаем. Он и не рыпнется. Нет, Жорика бояться нечего, тут верняк.