Год - тринадцать месяцев (сборник)
Шрифт:
Сестра Урик и зять Афанасий тоже посматривают в его сторону, видят, как оживленно разговаривает он со своей полненькой зеленоглазой соседкой, и чему-то нескрываемо рады. Чему же они рады? Ах, они ведь его жалеют, одинокого, брошенного неверной женой!.. Они стараются все сделать для того, чтобы одиночество не так тяжело было ему, не переживал, не убивался зря, не мучился, вошел в нормальную колею. Вот и с Тамарой Васильевной познакомили, очень приятная девушка, лет двадцать пять, не больше, полненькая, умная, интересные разговоры ведет, приятно, И всем хорошо, все рады-счастливы, вот и выпьем за наше счастье, выпьем и закусим.
—
— Нет, — живо ответила она. — Я работала и в городской школе. Должна сказать, что здесь интереснее, у детей проявляется большой интерес к знаниям, чем в городе.
— Любопытное и глубокое наблюдение, — похвалил Алексей Петрович.
— Да, да и не спорьте! А родилась я в Шумерлях.
— Можно сказать, горожанка, а предпочла жить и работать в деревне. Что-то в народническом духе.
— А хотя бы и так! — с вызовом отпарировала она.
— Молодец! Ну просто молодец! — похвалил он. — И вот мой племянник Демьян — тоже молодец.
За столом уже было шумно, говорили наперебой, не слушая друг друга, а когда запустили магнитофон, то сестра Урик и зять Афанасий поднялись из-за стола. Пора было и ему освобождать место. Но в голове уже играло вино, и он остался сидеть за столом. Сидел, слушал разговорчивую Тамару Васильевну, но совершенно не вникал в ее рассуждения, сам что-то говорил, пытался шутить, так что Тамара Васильевна заливалась веселым смехом. А когда стали расходиться, он пошел провожать ее и сказал такую пошлость, от которой покраснел, как свекла.
— Томочка, — сказал он, — вы подарили мне такой прекрасный вечер, что я век не забуду.
Хорошо, что было темно. А она все приняла за чистую монету.
— Да что вы, — сказала она смущенно. — Я тоже…
Он не стал допытываться, что она хотела сказать, шел молча. Над садом взошла большая багровая луна, и в том месте, где она всходила, стояло какое-то мрачное, дымное зарево.
— Как пожар, — оказала Тамара. — Я так боюсь пожаров!..
Он промолчал.
А жила она, оказывается, в том самом двухквартирном школьном доме, в котором во время войны жили эвакуированные из Москвы две семьи.
— Вот я живу здесь, — и она показала пальчиком на темные окна.
Пропало то застольное оживление, при котором можно было говорить о чем угодно, и все было бы уместно, даже самые рискованные игривые намеки. Алексею Петровичу с трудом давалось всякое слово, поскорее хотелось остаться одному, лечь на свою узкую железную койку в беседке, закрыть глаза, а стоит закрыть глаза, как тебя понесет неведомым, но сильным течением памяти в прошлое, где еще живой Игорь, да и Дина тоже, и вся жизнь так прекрасна!..
— Если хотите попить чайку… — сказала она сдавленным от волнения голосом.
Он подавил невольную улыбку, сунул руки в карман и сказал:
— Поздно, у вас завтра первые уроки, вам надо хорошенько выспаться. Первое сентября — это очень важный день, верно?
— Да, — тихо сказала она.
— Отдыхайте. — И он пожал ее пухлый локоток, повернулся и медленно пошел прочь.
Утром опять его разбудило радио.
— Хотите опозориться беготней по лавкам-магазинам? — гремел строгий голос, который показался ему знакомым. — Целыми ящиками покупаете макароны! А того не знаете, что эти продукты нельзя долго хранить, макарон покрывается плесенью, в нем заводятся
Конечно, это был сам Сетнер, председатель, только он мог так говорить, так обличать своих односельчан. Оказывается, приехал. Приехал, наверное, вчера вечером.
— Некоторые начали таскать с поля солому, — продолжал Сетнер Осипович в динамике. — Правление опять предупреждает: если попадетесь, дополнительная оплата пропадет вся. Вы думаете, что ваша скотина зимой останется без корма? И нынче, несмотря на трудные погодные условия, дадим зерна, как и в прошлом году, и соломы. Сегодня бригадиры выделят лошадей для возки листьев из лесу, так что имейте в виду. Кто поедет в лес, чтобы с собой не брать ни спичек, ни папирос. Напоминаю еще раз: в такую жару и сушь дом — полено, а деревня — поленница дров. И сами остерегайтесь огня-пожара, а за детьми особо смотрите. Вор ограбит — что-нибудь да оставит, а пожар ничего не оставит. Понятно?
Тут, видно, Сетнер решил передохнуть и попить водички, как это делают ораторы, потому что в динамике щелкнуло, зашуршало и раздалась музыка.
Мы проехали поля,
Мы проехали поля,
Через полюшко пшеницы…
Голос у певца был домашний, приблизительный, должно быть, записали на магнитофон свою самодеятельность, а теперь по утрам прокручивают, радуют шигалинцев. Когда песня закончилась, снова возник голос Сетнера Осиповича.
— Товарищи! Напоминать часто — это нехорошо, но все еще есть люди, которые вынуждают вспоминать некоторые плохие слова. Вот Хелип Яндараев. Сколько раз мы говорили ему, чтобы он бросил пить, и на собраниях, и лично члены правления вели с ним беседы. Но ему все как об стенку горох. За гулянку во время жатвы юн уже лишил себя дополнительной оплаты. Так ему этого мало, он продолжает свое и сейчас уже сторожит лавку, когда все добрые люди идут на работу.
В динамике опять шипит, потрескивает — и начинается другая песня.
А голова после вчерашнего застолья болела, ломило все кости, так что вставать не было никаких сил. Алексей Петрович выключил репродуктор, хрипевший старыми песнями, и повернулся на другой бок. Значит, приехал Сетнер, подумал он и слабо улыбнулся, воображая его возле микрофона. «Некоторые плохие слова…» Оратор! За все он тут отвечает: и за Хелипа, и за урожай, и за нетелей… Председатель колхоза, голова, первый ответчик, как в семье — отец, старший брат…
А свои заботы казались так далеки!.. К тому же они в воображении освободились от той суеты, которая отнимает половину драгоценного времени, так что Алексей Петрович почувствовал нечто вроде нежной тоски к своему заводу, к разукрашенным въездным воротам, к гулким цехам, к шумным летучкам, к прохладным широким коридорам заводоуправления, где на лестничных площадках нестерпимо пахнет табачным дымом. Он повернулся на другой бок, но и на этом боку было не лучше: отчего-то вообразилась начальник планового отдела Людмила Тимофеевна, дама молодая, с пышными формами и откровенным подобострастием в красивых лукавых глазах…