Год ворона, книга первая
Шрифт:
Внутри достаточно ожидаемый мусорный завал. Стараясь не наступить на гвоздь или битую бутылку, осторожно заходим. Расчищаю место в паре метров у входа, под нависшей бетонной плитой. Первой загоняю Милу, следом залезаю сам. Подгребаю ворох листьев, закрывая проход. Ну все. Мы в домике. Нас не видно, а если песни орать не будем, то и не слышно. У нас же подход к НУПу — как на ладони.
Мила начинает стучать зубами. Не от холода, внутри бетонной коробки на удивление тепло, все же забортная жара делает свое дело. Похоже, что от шока начала отходить. Вообще на удивление правильная девчонка. У машины не тормозила, в обморок не падала, исправно бежала по команде. И в отходняк упала, только когда мы унесли
Ну пусть пока в чувство приходит, а Чапай будет думу думать…
Если похищение Милы силами двух тупых ППС-ников, да к тому же по наводке штатного городского педофила, было продолжением ночной попытки ее убить, то я ничего не понимаю в колбасных обрезках. Если Котельников просто хотел заполучить девчонку, то зачем амбал ее вешал? Если он хотел ее убить, или, как вариант, получил заказ, то нафига дергать ментов? Свистнул бы того же амбала, и все дела… Что-то здесь не клеится, братцы, как говорил один знакомый токсикоман…
Так что опрос потерпевшей мне придется продолжить. Без пристрастия, но с упором на неприятные детали и, возможно, интимные подробности. Вот как бы еще между делом и уточнить, чем мы с ней занимались (или не занимались) прошедшей ночью…
Поворачиваюсь к девчонке, скручиваю горлышко «Хортице», хлебаю сам, жестом предлагаю ей. Мила мотает головой так, будто я предложил ей что-то уж совсем аморальное. Ну нет-так нет, будешь, значит, отвечать насухую.
— А теперь вспоминай. Еще раз, и без пробелов, — голос мой звучит резко, по-учительски строго. На результат.
— Что вспоминать?! — в ужасе шепчет Мила, пытаясь вжаться в плиту.
— Что странного последнее время с отцом происходило? Видишь что творится? На нас всю Русу, считай, натравили. Меня, вон, с работы под зад коленом поперли, а тебя на ментовской тачке увезти куда-то пытались! — сгущаю краски для того, чтобы прониклась мрачностью ситуации и получше растормозилась. Методика…
Девчонка молчит. Но лоб нахмурила — вспоминает.
Я не тороплю, прокручиваю варианты. Точнее, первую рабочую версию а-ля шпионский роман — с обрубанием информационных концов. Блин, понять бы, что такое смертоубийственное мог знать отставной майор? Вспоминаю, что в последнее время он работал на базе, где за американские деньги резали на металл бывшие советские самолеты. Те самые стратегические бомбардировщики, которыми можно было кирдык этой вашей Америке обещать. Но ведь не директором он там был, а кладовщиком на инструментальном складе. Диски к болгаркам пересчитывал. В здешней иерархии — в самом низу штатного расписания. Ни влияния, ни доступа к чему-то особо ценному. Да и чего там на базе теперь секретного, если порезкой сами амеры занимаются, а все секреты Союза проданы давным-давно, еще в девяностых?
Мог, конечно, покойный майор оказаться свидетелем какой-то паскудной комбинации местных авторитетов. Но это никак не повод его вместе с дочерью убирать. Точнее, его-то могли в расход пустить как два пальца, а вот девчонку серьезные люди не тронули бы — не из жалости, а просто смысла нет. Да и не боятся местные воротилы типа бывшего моего хозяина Гены-Примуса ничего и никого. Кроме, разве что, столичного УБОПа, у тех расценки, как у швейцарских адвокатов…
Херня, короче говоря, полнейшая. Ситуация дурацкая до ужаса. Хотя бродит у меня в мозгах некая бесформенная мысль, не желая категорически оформляться в форменную и очень даже официальную…
— Мил…
— А-а-а?
Тянет слова, зрачки расширены. Но уже не дрожит.
— Помнишь, ты говорила, что в последний вечер у отца гости были? Может, из-за этого?…
— Точно! — вскидывается девчонка. И продолжает быстрым шепотом, — как я сразу не поняла? Один из них и был дядя Сережа, Котельников. Ну, которого мы у базара… Он как раз такие
А вот с этого момента, пожалуйста, поподробнее. Потому что если Котельников с еще с позапрошлого вечера Витю Сербина отпаивал-отпевал, а потом пропал наглухо, нарисовавшись только после неудачного покушения, то его небритые уши в этом деле торчат похуже, чем яйца у плохого танцора… В смысле есть у него в этом деле свой интерес. И интерес этот похоже, не завязан на Милу. Милка для него что? Соска на ночь, расходный материал. Не стал бы он для того, чтобы ее уестествить, закручивать такую сложную комбинацию… Может быть, конечно, просто нелепое стечение обстоятельств. Но на случайность мы происходящее всегда успеем списать, а пока нужно прокручивать версии злого умысла. Эх, пообщаться бы с «дядей Сережей» по всему перечню назревших вопросов. Желательно, привязанным к стулу. И с паяльником в нужном месте. А лучше — двумя! Но это не раньше ночи. До которой нужно еще дожить…
— Ладно. Ты умница, что вспомнила. Котельников у вас часто бывал?
— Раз в месяц примерно, — девчонку передергивает от брезгливости. — Папу он спаивал, а ему нельзя ведь! Маму как похоронили, ему врач сказал, что печень не выдержит, если так и дальше пить будет. А как я его удержу…
На последних словах Мила всхлипывает. Вот же парадокс какой. Папашка — бухарь подзаборный, а дочка его любит всё равно. Ну да, помню, Витя как-то ко мне напросился, годовщину жены отметить. Четвертую или пятую. Рак желудка. Посидели мы тогда чудно. Милка тогда отца через площадку на себе тащила. Потому что я сам в отрубе валялся, рожу об стол квадратил.
— С Котельниковым я понял. Встречу — хозяйство распинаю.
Да, немного черного юмора не повредит. Мила чуть слышно прыскает в ладонь.
— Но я тут что думаю. Извини, что такие вопросы задаю, но чтобы уцелеть и тебя вытащить, мне бы разобраться сперва надо в том, что вокруг нас творится. Отец тебе на случай своей смерти никаких распоряжений не оставлял? Типа, мол, похороните под «Прощание славянки» и с воинским салютом?
Девчонка трясет головой.
— Нет, ничего такого не говорил…
Под плитой темно, и лица девчонки я не вижу. Но что она плачет, и так понятно. Да что ж такое, второй день непрерывных слез, и откуда только берутся! Ловлю ее узкую горячую ладошку. Тише, Милочка, не плачь, а то будешь там, где мяч…
Сам же напрягаю извилины, чтобы понять, какой у этого Гумберта-Гумберта Мценского уезда, помимо противоестественных педофильских желаний, мог быть в этом деле скрытый мотив? Ну, давайте пофантазируем и представим, что Сербин вдруг проболтался о чем-то таком, что домой уже не дошел. Судя по рассказу Милы, Котельников у них дома был не один, а еще с кем-то. Вот, похоже и нашелся неизвестный член этого похабно-смердящего уравнения. Перечень вопросов к Котельникову пополняется новым пунктом: личность третьего собутыльника, имя, фамилия, контактный телефон, наличие судимостей и место постоянного проживания…
Что еще? Еще есть такое соображение. Сербин, хоть и был алкашом, но дураком быть никак не мог. И раз уж по уши влез в дерьмо, то мог и о вечном задуматься. Как же найти зацепку?… Точнее где ее следует поискать? Ну это как раз не бином Ньютона…
— В общем, так, Люда…
— Не Люда, а Мила! — выдергивает ладошку девчонка, — меня так мама называла.
Да хоть Блюма Вульфовна Трахтенберг! Задолбала своими мухами…
— Ладно, Мила! В общем, план такой. Раз уже замаскировались, значит, сидим тут тихонечко до темноты. Потом я на пять минут заскочу домой, кое-что из вещей заберу. Ближе к ночи пешкарусом доберемся до Красноталовки, там поймаем попутку, и дуем в Киев. В большом городе задолбаются нас искать. Ну а дальше — по обстоятельствам.