Год Ворона
Шрифт:
* * *
Через несколько дней страны СНГ, то есть бывшего СССР, открыли ежегодный алкогольно-праздничный марафон: католическое Рождество, Новый год, православное Рождество, Старый Новый год и, наконец, Крещение. Завершение праздников ознаменовалось для меня изменением меры пресечения. Главврач созвал солидный консилиум, по результатам которого признал я был переведен из "больных" в "выздоравливающие". Меня отключили от ненавистного агрегата и перевели из застенков интенсивной терапии в зону общего режима содержания. Профессор
Как выяснилось, главное здание комплекса представляло собой огромный квадрат, каждая сторона которого была разделена на две части, образуя восемь автономных секторов. В каждый сектор можно попасть только из внушительного внутреннего двора, укрытого целиком под стеклянный купол и превращенного в зимний сад. Двор, в свою очередь, соединяла с внешней охраняемой территорией сквозная арка, оборудованная, точь-в-точь как въезд в "исправительно-трудовое учреждение", шлюзом из двух глухих массивных ворот, которые не посрамили бы, наверное, и знаменитый Форт-Нокс. Часть персонала жила тут же, на территории в многоквартирных жилых коттеджах, часть прибывала каждое утро на машинах или в автобусе с тонированными стеклами, который возил их на электричку.
На первом этаже сектора располагались диагностические лечебные кабинеты, а также полный общегражданский номенклатурный набор - тренажерный зал, спортивный бассейн и сауна, на втором находились жилые боксы-палаты (единственным обитателем которых был я) и процедурные, а на третьем, последнем, располагались врачи и администрация.
Выдали мне и нормальную человеческую одежду. Здешняя больничная пижама представляла собой камуфляжный комбинезон без знаков различия, тельник, две пары носков - тонкие, на кулмаксе для помещений, толстые, на прималофте для прогулок по территории, и берцы из отлично выделанной, толстой и мягкой воловьей кожи. Головной убор - деталь обмундирования, которая больше всего говорит о статусе и роде занятий хозяина, выдан не был.
Заглянув в ванную, где было большое ростовое зеркало, я остался вполне доволен. Все вещи, вплоть до обуви, оказались точно по мерке.
Однако расконвоирование и переодевание никак не повлияло на разговорчивость моих белохалатных вертухаев. От вопросов по поводу того, в чьем я распоряжении нахожусь - все, от санитарки и до профессора - морозились, словно абстинентные наркоманы. Отчаявшись прояснить свою судьбу, я плюнул на рефлексии с самокопаниями и пришел к выводу, что в деле освобождения надеяться на неведомые мне заоблачные силы смысла нет, а единственная возможность отсюда выбраться - это в кратчайшие сроки добиться полного и окончательного выздоровления. Ну, в самом деле, не будут же они держать в этих продвинутых медицинских хоромах совершенно здорового человека? Отпустить, конечно, не отпустят, так хоть переведут в другое место, с нормальными следаками и конвоирами, а это уже прогресс.
К счастью, для исполнения моего плана здесь было все, что только могла пожелать душа. Уже недели через две я, превозмогая боль, заметно оправился, набрал пять килограмм мышечной массы и вернул вкус к жизни. Правда не мог без содрогания смотреть на блины от штанги, страусиный бульон и прочую черную икру...
За каких-то полтора месяца,
* * *
Я как раз начинал утренний комплекс "жим штанги лежа - велотренажер - плаванье вольным стилем" как в зале объявился комендант объекта, полковник Геращенко. Выискав меня среди леса бесчисленных хитроумных снарядов, позволяющих разрабатывать по отдельности чуть не любую из имеющихся у человека шестисот пятидесяти мышц, он оправил китель, зачем-то прокашлялся и, цепляясь за выступающие детали спортивных железок, направился в мою сторону:
– Товарищ... ну, в смысле, Виктор Сергеевич! Прекращайте тренировку, приводите себя в порядок!
– Слухаюсь, пане полковнику!
– я по-польски поднес два пальца к виску. В обращении с комендантом, в пику его подчеркнутой официальности, я принял сразу же принял стиль "хохобандеровца", каким его обычно представляют русские, никогда в жизни не бывавшие на Украине. Ему все равно, а мне приятно ...
Геращенко шутку юмора проигнорировал. Нахмурил брежневские брови, сказал:
– Времени вам - тридцать четыре минуты. К одиннадцати ровно спускайтесь в вестибюль и ждите у центрального входа.
– С вещами?
– Без вещей.
Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять - наконец-то в моей жизни наступают серьезные изменения. Я принял душ и чуть не бегом ринулся наверх в жилой бокс. В назначенное время уже стоял внизу, то и дело поглядывая на стенные часы и, волнуясь, как первоклашка перед первым звонком, переминался с ноги на ногу.
Пару минут спустя в вестибюле появилось два человека - рядом с Геращенко шел невысокий щуплый мужчина неопределенного возраста в идеально начищенных туфлях, сером, неброском, но исключительно хорошо пошитом костюме с озабоченным и несколько подозрительным выражением на лице.
– Здравствуйте, Виктор Сергеевич, - он протянул мне руку, не дожидаясь представления.
– Я Сергей Никифорович, референт ... лица, которое назначило вам встречу. Сделанная им пауза была вроде бы и не нарочитой, но прозвучала очень красноречиво.
Стараясь не выказать волнения, я протянул руку в ответ.
– Добрый день!
Пожатие у референта поставлено, как голос у оперного певца - в выверенном до миллиметра жесте не ощущалось ни излишнего официоза, ни фамильярности, что выдавало многолетнюю дипломатическую школу.
– Мой ... руководитель будет беседовать с вами в саду.
Хмыкнув в ответ нечто неопределенно-согласительное, я обернулся к выходу, где комендант уже заталкивал свою карточку-"вездеход" в приемную щель электронного замка. Раздвижные двери поехали в стороны. Геращенко отодвинулся, освобождая проход.
– Прошу! Виктор, когда освободитесь, возвращайтесь к этим же дверям. Там снаружи есть звонок - нажмете, подождете минут пять, я спущусь и открою...
Заинтригованный всеми этими шманцами по самое небалуйся я, вслед за Сергеем Никифоровичем, принявшим меня у коменданта, словно эстафетную палочку, ступил на выложенную цветной фигурной плиткой дорожку и оказался в тропическом лесу.