Год жизни. Дороги, которые мы выбираем. Свет далекой звезды
Шрифт:
Что?! Уж не ослышался ли я? Он изменил свое мнение? Пришел ко мне на ночь глядя только для того, чтобы сказать об этом? Быть не может!..
— Что ж ты молчишь? — с усмешкой сказал Кукоцкий. — Я пришел, чтобы поговорить о некоторых деталях. Ваше письмо со мной. Послезавтра техсовет. Давай не терять времени. — И, не дожидаясь моего приглашения, он сел в кресло у маленького круглого стола, достал из бокового кармана пиджака наше письмо, положил его перед собой.
Только сейчас до меня дошел истинный смысл всего происходившего. И все же я не мог прийти в себя от изумления.
— Товарищ Кукоцкий, — сказал я. — Я ничего не понимаю! Что произошло?
— Это не имеет значения, — сухо ответил Кукоцкий.
— Нет, нет, имеет! Поймите, мне надо, мне очень важно знать, что произошло!..
— У меня мало времени, Арефьев! — нетерпеливо ответил Кукоцкий. — Дома меня еще ждет работа. Садись и давай обсуждать. — Он склонился над нашим письмом.
Теперь я все понял. Именно по тону его я понял, что произошло. Начальник отдела! Это он заставил Кукоцкого поддержать наше предложение.
— В душе вы по-прежнему против? — спросил я. Кукоцкий поднял голову.
— Против чего?
— Против нашего предложения, Я понял это по вашему тону. Поймите, мне трудно начинать разговор, зная, что в душе вы против…
Кукоцкий снял пенсне, положил его на стол и медленно покачал головой.
— Садись, Арефьев, садись, — е неожиданной мягкостью и, как мне показалось, грустью сказал он. — Ты, наверное, думаешь, что это начальник отдела заставил меня прийти? — спросил он, будто прочитав мои мысли. — Нет, тут все сложнее… Тут не только в тебе и во мне дело… Ну, садись, давай работать, — неожиданно оборвал он самого себя.
— Нет! — воскликнул я. — Говорите! Я согласен, тут не только в нас дело, вот поэтому я и должен все понять до конца!
Наступило молчание.
— Хорошо. Только мне нелегко все это объяснить… Ну… ты, конечно, слышал не раз такое слово: «перестройка». Мы действительно очень много перестроили в нашей стране. Но вот в последние годы, в последние десять лет мы часто произносили это слово всуе. Выносили очень много решений, больших и малых, и в каждом требовали что-либо «перестроить».
Кукоцкий на мгновение умолк. Я тихо подсел к столу.
— Ну вот, я. неверующий человек, атеист, часто вел себя как святоша-грешник. Утром помолюсь и тут же забуду обо всем, что в молитве сказал. И жил по-старому… Ты знаешь, я на съезде присутствовал. И там я понял, что в этом смысле со старым покончено. Невозможно уйти со съезда и жить по-старому. И мне казалось, что, окунувшись в работу, проектируя десятки новых объектов, которые мы сейчас создаем, я и живу по-новому, по-съездовски. И вот пришел ты. Я уж и забыл о проекте, который когда-то для вас разрабатывал, давно вспоминать о нем перестал. Ты думаешь, легко вернуться к делу, которое считаешь уже законченным и забытым? Тем более что так много других, гораздо более важных дел. Но вот ты стал говорить о Двадцатом съезде, о том, что его решения у тебя в сердце, и я видел, что если ты сейчас не уйдешь, то, наверное, заплачешь. Ты вот не видел своего лица в тот момент, а я видел. Но дело, разумеется, не в слезах. Дело в том, что я понял: ты этот случай навсегда запомнишь. На всю жизнь. И, может быть, после этого станешь чуть хуже. Меньше станешь верить людям. И, может быть, будешь думать, что у нас две правды есть: одна показная, на словах, а другая — когда доходит до дела. Понял? Ну вот, вернулся я к себе на работу, порылся в архиве, поднял все дела по вашему туннелю, все исходные геологические данные по предварительной разведке, заперся у себя
Я слушал его затаив дыхание.
«Значит, я прав, прав, прав! — думал я. — Одна у нас правда, одна!» Еще минута, и я бросился бы на шею этому неуклюжему маленькому квадратному человеку, коммунисту, который открыл передо мной, молодым, почти незнакомым ему парнем, свою душу.
— Что ж, займемся делом, Арефьев, — донесся до меня голос Кукоцкого.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
…Когда поезд подходил к Тундрогорску и я увидел в окне далекие еще, занесенные сугробами дома, волнение мое достигло предела.
Всю дорогу от. Уральских гор до Заполярска я был в радостном, приподнятом состоянии духа. Давно уже я не ощущал такой уверенности в своих силах, в завтрашнем дне нашей стройки, как в те часы. Мне казалось, что поезд идет невыносимо медленно, что бегом, пешком я гораздо скорее, чем этот по-черепашьи движущийся состав, преодолею расстояние, отделяющее меня от Тундрогорска.
Я снова представил себе то, о чем мечтал, чего ждал всю дорогу: как наконец подойдет к Тундрогорску поезд, как я увижу автобус, вскочу в него, и через пятнадцать — двадцать минут я дома, на стройке. И вот уже мне навстречу бежит Гриша Орлов и еще на ходу спрашивает о результатах поездки, а я молчу, не отвечаю нарочито долго: пусть помучается, — а потом вынимаю из чемодана папку, и в ней паспорт штангового крепления, утвержденный «Центропроектом» и главком. Здорово!
Потом я пойду к Трифонову. Потом к Ирине… Странно подумать, но я до сих пор не вспоминал о ней. А ведь я должен был вспомнить. В этом деле со штанговым креплением и ее заслуга.
Ирина!.. Думала ли она обо мне?.. Нет, об этом надо забыть раз и навсегда. Тогда, в домике Кирова, я сказал все, что мог… А что я, собственно, сказал? Что люблю другую девушку? Какую? Ведь теперь с этим кончено…
Как я встречусь с Ириной? Интересно, как у нее дела с Григорием? Может быть, за этот месяц что-нибудь произошло? Может быть, она не устояла перед силой чувства Григория?
Что ж, я пожалуй, был бы рад… Но, подумав так, я тут же поймал себя на ощущении досады, даже горечи.
Почему? Я попытался ответить себе: «Потому что тогда Ирина, наверное, охладеет к моим делам, не будет так горячо, как раньше, помогать мне…»
«Нет, чепуха! — оборвал я себя. — Нет ни смысла, ни правды в том, что я пытаюсь сейчас придумать. Не надо хитрить: просто я завидую Григорию. Его счастью. После того, что я пережил в тот вечер в Москве, мне трудно, больно думать о чужом счастье, о том, что есть на свете верные, преданные женщины. Я завидую Григорию.
Но ведь я не люблю Ирину. Она хороший друг, верный товарищ — и только. Тогда в чем же дело? Почему мне не хочется думать о том, что Ирина и Григорий вместе? Не потому ли, что мне надо знать, что есть на свете человек, которому я не безразличен?.. Эгоизм, чистейшей воды эгоизм!»
Я оборвал поток своих мыслей. Думать так было стыдно, даже оставаясь наедине с собой.
Поезд остановился. Я подхватил чемодан и выскочил из вагона на перрон маленького вокзала, когда-то белого, но с годами почерневшего от дыма расположенной неподалеку обогатительной фабрики. Я дождался автобуса. Шофер еще издали узнал меня и приветливо помахал рукой.