Год жизни
Шрифт:
— Ты слишком уж строг, Алеша, к писателям.
— Нет. Нельзя же, находясь в здравом уме и твердой памяти, представлять себе дело так, что в один прекрасный день жители города Энска просыпаются и узнают—• трамвай пошел бесплатно. А на стенах расклеено постановление Совета Министров СССР, что с сего числа начался коммунизм.
— У-у! Какой ты злой стал!
— Поневоле будешь зол, когда раскрываешь свежую книжку журнала, находишь в нем статью какого-нибудь маститого ученого мужа о приметах коммунизма и в сотый раз читаешь об исчезновении противоречия между городом и деревней,
— Нет, с тобой сегодня невозможно говорить,— отвечал Арсланидзе, придвигая к кровати столик с шахматами.— Это у тебя после болезни. Давай лучше сыграем. Даю тебе фору ферзя, чтоб уравнять шансы на выигрыш. Мои черные.
5
Клава сидела у окна, уронив руки на колени, уставившись невидящими глазами в книгу. Время от времени девушка смигивала набегавшие крупные слезы, и они падали на страницы, расплываясь большими пятнами. Никита Савельевич еще не вернулся с работы. Евдокия Ильинична пошла доить корову. Одна, наедине с собой, Клава переживала события вчерашнего дня.
Накануне отец пришел хмурый, долго гремел умывальником в углу, тщательно расчесывая бороду. После ужина, как только мать пошла собирать белье, Никита Савельевич подсел к дочери, пощекотал ей пальцами затылок, и Клава вдруг почувствовала себя маленькой-ма-ленькой. Она пересела к отцу на колени, ласково прильнула нежной щекой к его колючей щеке. От Никиты Савельевича шел родной, отцовский, с детства знакомый запах табака, машинного масла и железа.
— Ну, дочка, что будем делать?
— С чем, папа? — притворилась непонимающей Клава, а у самой упало сердце. Она давно догадывалась, что отец хочет объясниться с нею.
— Неладно получается,— раздумчиво сказал Никита Савельевич, словно размышляя вслух. Погладил усы, зорко глядя на дочь, добавил: — Тарас ходит, надеется в зятья поступить. И этот... балабон тоже тут крутится. Решать надо, дочка. Негоже играть с парнями. Но решать серьезно, на всю жизнь, вот как мы с твоей матерью решали.
Клава молча опустила голову, пряча лицо. Что она могла ответить отцу? Что любит обоих? Но так не бывает. Не может выбрать? Именно на выборе и настаивает сейчас отец. Он-то уж давно сделал его для себя, но не хочет неволить дочь, надеется на нее.
— Чем плох Тараска? — мягко заговорил снова старик, тихонько поглаживая Клаву по голове жесткой ладонью.— Добрый, работящий, простой человек. А как любит тебя, доченька! На руках готов носить. Не все время у меня сила будет. И мать стареет. Хочется свой век дожить, утешаясь на вас глядя.
— Правда, папа,— горячо вырвалось у девушки,— хороший Тарас! Тихий, душевный, скромный. Люблю я его, всем сердцем люблю. И пока нет Виктора, ни на кого бы, кажется, на свете не променяла. А придет Виктор... Он ведь тоже добрый, папа, и веселый. С ним никогда скучно не бывает. Где он только не побывал! Полсвета объездил.
— Эх, детка моя! Народ говорит: «Жизнь прожить — не поле перейти». Сегодня веселый,
И тут Клава не выдержала. Обвив шею отца руками, уткнув лицо .в его старенький пиджак, она зарыдала, отчаянно шепча:
— Ничего я не знаю, папа!
Когда Царикова появилась в комнате Шатрова, у него от изумления широко раскрылись глаза. Возможно ли? Ирина Леонтьевна... Алексею всегда казалось, что лучшая подруга Зои должна неприязненно относиться к нему.
Как видно, Алексей ошибся. Ирина Леонтьевна приветливо поздоровалась с ним и сейчас же принялась наводить порядок. Не довольствуясь уборкой, она заново расставила мебель, повесила на окнах чистые шторы, сменила перегоревший предохранитель у радиоприемника, и тот ожил. Давно не слышанная нежная спокойная мелодия зазвучала в комнате. Сразу стало уютнее.
Шатров следил за нежданной гостьей со смешанным чувством удовольствия и досады. Приятно было участие еще одного человека, умелая женская забота о нем, так нуждавшемся в самых простых проявлениях человеческой ласки и внимания. А вместе с тем раздражал один вид человека, который, может быть, склонял Зою к разрыву с мужем, к измене ему. Правда, Ирина Леонтьевна оставила самое лучшее впечатление после своего первого визита, в день именин Зои. Ничто не подтверждало слов Тамары о дурном влиянии Цариковой на Зою. И все же Алексей не мог отделаться от чувства некоторой неприязни к Ирине Леонтьевне.
А она между тем уже покончила с хозяйственными хлопотами, вытащила из-под подушки Шекспира, раскрыла книгу на странице, заложенной ленточкой, и выразила желание почитать вслух, чтобы больной не утомлялся и вместе с тем не скучал.
Клава вошла в ту минуту, когда Царикова с пафосом читала слова Отелло, обращенные к Дездемоне:
Молись скорее. Я не помешаю.
Я рядом подожду. Изба ви бог
Убить тебя, души не подготовив.
При виде девушки, остановившейся в дверях, Царикова вскочила, проворно выхватила судки из ее рук и во мгновение ока накрыла на стол.
— Все, Клава. Можешь идти. Большое спасибо. Алексей Степаныч, садитесь обедать.
Клава, оторопев, продолжала стоять в дверях. Шатров смущенно крякнул.
Обед прошел почти в полном молчании. Алексей чувствовал себя неловко. Ирина Леонтьевна тоже была немногословна, но совсем по другой причине. Все ее внимание поглощала забота о подопечном. Не успевал Алексей съесть кусок хлеба, как Ирина Леонтьевна подкладывала ему второй; только протягивал руку за солонкой, как она предупредительно придвигала ее к самой тарелке. Пообедать вместе Царикова отказалась: «Благодарю, Алексей Степаныч, сыта».