Годы без войны (Том 2)
Шрифт:
– Борис приезжает, - начал было Павел.
– О, Борис, ну как же, Борис твой пошел, - сейчас же подхватил Сергей Иванович, знавший, впрочем, о Борисе только, что тот был дипломатом и был в Вене, и знавший еще, что уже по одному этому, что дипломат и в Вене, многое в обществе станет доступным ему.
– Пошел-то пошел, да в примаки, - сказал Павел. Он не мог простить этого сыну и неприятно поморщился, подумав, что надо будет ехать к Борису и встречаться там со сватом и сватьей.
– Ну привередлив ты, я смотрю. Если так воспринимать все, то и жить будет невозможно.
– Мужчины, мужчины!
– послышался в это время голос Никитичны из кухни, и через минуту она сама уже стояла в дверях, раскрасневшаяся и довольная тем, что успела все и хорошо приготовить.
– Мужчины, - повторила она это новое, в сущности, для нее слово, усвоенное в очередях, где отовсюду только и раздается "мужчина", "женщина", будто в русском языке никогда не было иных слов обращения; но Никитичне казалось, что так было культурнее, и она, произнеся еще раз: - Мужчины!
– пригласила Сергея Ивановича и Павла к столу.
– Что ж, пойдем, раз зовут, - сказал Сергей Иванович и принялся, упираясь рукой в подлокотник, подниматься из кресла.
– Наташа придет, не знаешь, не звонила?
– спросил он у Никитичны, хотя весь день сегодня не выходил из дому и знал, что никакого звонка от дочери не было. Но он как будто забыл об этом и невольно, не желая того, выказывал Павлу еще одну эту сторону своей в спокойствии и достатке жизни, когда мог позволить себе не помнить о том, о чем обязана, как он давал понять это, помнить обслуживавшая его Никитична.
– Нет, - ответила от дверей она.
– Ну так позвонит. Ты имей в виду, я пригласил ее, и с мужем, - добавил он.
– Ты же должен побыть в обществе, - сказал он Павлу.
– Вернешься к себе, а рассказать о чем? Не-ет, тебя непременно надо познакомить со Станиславом (назвал он наконец имя зятя). Я сейчас покажу тебе его книгу, а заодно и свою.
– И он вместо того чтобы идти на кухню, направился к книжному шкафу.
Но голос Никитичны остановил его.
– Мужчины, - опять произнесла она, и Сергей Иванович, привлекаемый запахами еды и уютным видом Никитичны, удивленно сперва оглянулся на нее, затем взял Павла под руку и, приговаривая: "Что же делать, надо подчиниться", - пошел с ним на кухню.
– Нн-ну!
– разводя в стороны руку с протезом в белой перчатке и другую, здоровую и сильную, воскликнул он, как только увидел накрытый Никитичной стол, на котором привлекательным было все - от рюмок, ножей и вилок до салатниц, и розеток с маслинами, и огромного блюда с дымившейся еще как будто телятиной на нем, только что вынутой из духовки.
– Пир! Ну угодила, ну спасибо, - сказал он Никитичне и, предложив Павлу стул, сел напротив него.
– Ты знаешь, а я ведь помню, как ты всегда говорил:
что ни идет, все к лучшему. Есть, есть в этих словах некая такая глубина.
– И он, разливая по рюмкам водку и подкладывая в свою тарелку и в тарелку Павла закуски, выбор которых был - глаза разбегались, неторопливо и с удовольствием принялся развивать эту вековую, как он назвал ее, мудрость, всегда прежде исповедовавшуюся шурином, но вполне
– Да ты не болен ли уж?
– Нет, - возразил Павел.
– Ну так и не переживай, разберутся. Уверяю тебя, разберутся, мне-то уж поверь.
XXV
Прилетевший из Вены и приехавший из аэропорта домой на машине, посланной за ним тестем-генералом, Борис был встречен в семье как самый желанный и дорогой всем человек.
Когда после первых минут объятий, поцелуев, восклицаний и расспросов о том, как долетел, как Вена и т. п., обласканный тестем и тещей, не чаявшей, как она говорила, в нем души ("Дипломат, дипломат", - повторяла она, обращаясь ко всем), и обласканный беременной и почти не выходившей никуда из дому женой, Борис оказался за столом, он почувствовал (по тому обществу, которое было собрано для него), что будто не покидал Вены.
В честь его приезда давался званый обед, и на него приглашены были двое военных, друзей и сослуживцев тестя, и по настоянию тещи два дипломата из Министерства иностранных дел, так что у Бориса была возможность и послушать и показать себя перед всеми. Военные - они были генералами, были в регалиях, от которых рябило в глазах Бориса, - только что побывавшие в поездке по войскам, завели разговор об этой поездке и, обсуждая подробности ее, высказывали те свои суждения, по которым нетрудно было догадаться, что беспокоило генералов.
Дипломаты говорили о разрядке, достигнутой наконец (благодаря усилиям советской дипломатии) в Европе, и им казалось, что достигнутое так прочно теперь вошло в сознание европейцев, что трудно будет кому-либо сломать это.
– Выгоды от разрядки настолько очевидны для всех, - говорил один из дипломатов, - что надо быть слепым, чтобы не видеть этого. Сломать разрядку - это все равно что ни с. того ни с сего поджечь свой собственный дом. Но для этого надо прежде сойти с ума.
– Он верил в добрые намерения людей и призывал верить в это других и строить на этой основе дипломатию; но он забывал только, что, кроме добрых намерений, какие всегда были и будут у простых людей, есть еще намерения, диктуемые желанием наживы и власти, и что человечество не раз страдало от этих других намерений.
– А не кажется ли вам, что нынешнее затишье - это затишье перед бурей?
– заметил другой дипломат, что был постарше и больше слушал, чем говорил. Он придерживался иного мнения и полагал, что Запад (в представленных теперь правительствах) способен на любое коварство и что надо быть начеку и смотреть не только на то, что происходит на открытой сцене; еще есть закулисные приготовления, и о них нельзя забывать.
– Вы посмотрите, как растут атомные арсеналы, - настораживая всех, заключил он.