Годы и дни Мадраса

Шапошникова Людмила Васильевна

Дама в розовом пеньюаре протянула Мэри сухие старческие ладони и взяла ее руки.

— Иди, — сказала она. — Я благословляю тебя.

Мэри поднялась и с чувством недоумения и разочарования направилась к выходу. Она забыла даже сказать «до свидания».

У крутой лестницы ее ждали люди в белых свободных одеждах. Они надели ей на шею гирлянду из розовых лепестков. Мэри усмехнулась, вспомнив, как она торопилась из Мадраса в Пондишери с телеграммой из ашрама. В телеграмме был указан день и час, когда мать согласилась ее принять.

Когда я узнала об этом, то уже не завидовала Мэри, преподавательнице английского языка в одном из мадрасских колледжей. Я решила не просить об аудиенции, которая давала только благословение. Но ашрам продолжал по-прежнему интересовать меня, потому что он был несколько необычным даже для этой страны храмов, святых, обителей и йогов.

Всего-навсего 160 километров от Мадраса, и вы попадаете в другой мир — в бывшую французскую Индию. Город Пондишери и небольшая территория

вокруг него — это все, что осталось французам после длительной и малоудачной борьбы с Англией за обладание далекой и сказочной Индией. В этом городе рикши обращаются к вам на французском языке, полицейские носят синие каскетки французских ажанов, а в тропическое небо вонзаются готические шпили католических церквей и соборов. В 1954 году Пондишери официально получил независимость и был присоединен к Индии. Но до сих пор консульство с трехцветным французским флагом на флагштоке играет немаловажную роль в городских делах. От Мадраса до Пондишери ходит рейсовый автобус четыре раза в день. Город начинается хижинами, домами с плоскими крышами, узкими улочками, засаженными кокосовыми пальмами. Это индийская часть Пондишери, его «черный город». Французский Пондишери, или европейская его часть, с широкими улицами и бульварами, расположился на берегу океана. Океанский бриз свободно гуляет по улицам Дебюсси и Дюма, по улицам Капуцинов и Ксавье, по улицам Капитана Мариуса и Дюпле. Он врывается в уютные чистые дворики, затянутые плющом и засаженные яркими тропическими цветами, треплет подолы монашеских ряс, надувает тенты кафе, где столики стоят прямо на тротуаре, пробует голос в старинной башне и старается сбросить надтреснутый алебастровый угол герба с королевскими лилиями. Бриз поднимает океанскую волну и швыряет соленые капли на бронзовую фигуру командора Дюпле в завитом бронзовом парике, сыплет горсти кораллового песка на круглую башню маяка и на лежащие у кромки прибоя рыбацкие лодки. Он покачивает на волне пароход с белоснежными палубными надстройками, единственное судно на рейде, и гонит стан кричащих чаек к пустынным причалам пондишерийской гавани. Редкие прохожие куда-то медленно бредут по своим, одним им нужным делам. Изредка прогрохочет автобус или, шурша велосипедными шинами, проедет рикша. И снова сонная тишина накрывает рю и готические шпили соборов. Только бриз не унимаясь звучит над городом, покинутым своими бывшими хозяевами.

По вечерам над этой частью города плывет колокольный звон и, смешиваясь с шумом прибоя, теряется в пустынных, скупо освещенных улицах. В домах зажигаются огни и желтыми квадратами оконных переплетов ложатся на чисто подметенные тротуары. Главная улица — рю Дюпле — оживает на какой-то момент, нарушая скуку и тишину провинциального французского города. На ней вспыхивает длинная вереница фонарей, уходящая своими зеленоватыми огнями куда-то в розовый закат. Поднимаются жалюзи магазинов, а жители выносят стулья на тротуар и занимают на весь вечер наблюдательные посты. Французы, по каким-то соображениям не уехавшие из Пондишери, помахивая тросточками прошлого века, степенно бредут по улице, изредка заигрывают со встречными девушками и, наконец, оседают в ресторанах, редко разбросанных по городу. В ресторане они потягивают холодное пиво, нехотя, сквозь зубы бросают ничего не значащие фразы соседу по столику, лениво следят за стремительными движениями золотых рыбок в зеленоватой воде ресторанного аквариума и время от времени делают знак рукой пожилой француженке, хозяйке ресторана, которая в ожидании заказов и гостей вяжет извечный шерстяной чулок.

Католический собор в Пондишери

Город засыпает рано, и только на прибрежной полосе продолжают возиться с лодками и сетями рыбаки да изредка раздается пьяная песня загрустивших в этом тихом и скучном городе матросов с единственного корабля на пондишерийском рейде. Но тем не менее Пондишери — город необычный. Вперемежку с городскими зданиями вы увидите там дома, выкрашенные в розовый и серый цвет. Это уже не Пондишери, это ашрам. Город в городе. Его здания занимают не менее трети Пондишери. Ашрам — организация автономная, не подлежащая городской юрисдикции.

Мимо глухой каменной стены, из-за которой видны пышные кроны деревьев, я иду к небольшой калитке. Нигде не видно ни надписей, ни вывесок. Я осторожно открываю калитку и по узкой мощеной дорожке вхожу в дом. На одной из дверей написано: «Приемная». Я толкаю дверь и оказываюсь нос к носу с молодым человеком.

— Произведения матери кончились! — кричит он. — Приемная закрывается! Могила Ауробиндо — по коридору прямо, выйти в сад и налево!

— Подождите, — говорю я. — Я ничего не понимаю.

— А здесь и понимать нечего! — снова кричит он. И смотрит на меня злыми, раздраженными глазами. — Целый день идут посетители, и я должен отвечать на их дурацкие вопросы. Что вы стоите? — набрасывается он на меня вновь. — Я же сказал, ашрам закрывается. Мать не принимает, а могила Ауробиндо прямо по коридору…

—

А кого-нибудь из ашрама, кроме вас, я могла бы увидеть?

Молодой человек делает прыжок в мою сторону.

— Я же вам сказал, суббота и воскресенье — в ашраме выходные дни!

Я осторожно прикрываю за собой дверь и с облегчением покидаю разбушевавшегося клерка.

На следующий день в отеле «Континенталь» меня нашли мои пондишерийские друзья.

— Ашрам? — недоверчиво переспросила я. — Нет, я подожду. Если в приемной меня только обругали, то в ашраме могут побить.

Мистер Гупта, член знаменитого ашрама, удивленно посмотрел на меня сквозь толстые стекла очков и молча покинул мой номер. С кем он говорил и о чем, я не знаю. Только клерка из приемной я уже не видела, а ашрам гостеприимно распахнул передо мной двери. Но об ашраме лучше рассказать по порядку.

В 1872 году в семье калькуттского адвоката родился мальчик, которого назвали Ауробиндо. Ауробиндо Гхош. Когда ему исполнилось 7 лет, его вместе с двумя младшими братьями отправили учиться в Англию. Там он прожил 14 лет и окончил Кембриджский университет. Еще в Лондоне он встретился с махараджей Бароды, понравился ему и по возвращении в Индию был взят к нему на службу. В Бароде он провел 13 лет. Сначала работал в налоговом департаменте, а потом преподавал английский язык в Бародском колледже. Уже там в полной мере проявился его интерес к философии и к древней индийской культуре. В то же время его волновали судьбы родины и ее угнетенное положение. Когда в 1905 году по указу лорда Керзона был разделен Бенгал и вспыхнуло движение протеста, положившее начало подъему национально-освободительной борьбы, Ауробиндо Гхош покинул Бароду и присоединился к движению. Мы знаем Ауробиндо Гхоша прежде всего как лидера национально-освободительного движения. В Бенгале он вступил в партию Индийский национальный конгресс и примкнул к его радикальному крылу, к так называемым экстремистам. Он активно участвовал в бойкоте английских товаров, английских учреждений и колледжей. Под его редакцией выходила газета «Банде Матарам». Гхош стремился превратить умеренный Национальный конгресс в центр борьбы за подлинную независимость Индии. Он был председателем Конгресса на его суратской сессии в 1907 году, когда в результате острой борьбы произошел раскол партии и экстремисты, сторонники боевых действий, были вынуждены покинуть ряды Национального конгресса. В 1908 году Ауробиндо Гхош и некоторые его сторонники были арестованы и посажены в тюрьму в Алипуре. Там ему пришлось просидеть целый год. В тюрьме Гхош изучал языки и начал практиковать йогу, которая впоследствии резко изменила его путь. Когда через год Ауробиндо вышел из тюрьмы, в национальном движении царили депрессия, растерянность и разочарование. Гхош тоже поддался этим чувствам.

В 1910 году он вынужден был бежать из Британской Индии в Пондишери. В то время французская колония охотно предоставляла убежище тем, кто боролся против английского господства. В Пондишери Гхош чувствовал себя временным гостем и не оставлял надежды вернуться в Бенгал к активной политической деятельности. Однако дни и месяцы вынужденного безделья вновь заставили его заняться йогой. И чем больше он это делал, тем меньшее место в его мыслях и поступках занимала политика. И наконец, он вовсе перестал ею интересоваться. Он стал считать йогу единственным путем к освобождению. Но философию йоги он переосмыслил по-своему. Оригинальность мыслей и аскетический образ жизни привлекли к нему внимание. Его стали называть «святым», и у него появились ученики. Если есть учитель и ученики, то возникает ашрам. Так произошло и в Пондишери.

Ауробиндо Гхош не был обычным учителем в традиционном индусском смысле. Занимаясь много практической йогой, он в то же время пытался осмыслить эту философию и творчески ее познать. Он обнаружил, что большинство путей, которые ведут к так называемому «освобождению», уводят человека от реальности и изолированы от жизни. «А что если, — размышлял Ауробиндо, — все достижения йоги поставить на службу человеку?» Йога должна перестать быть уделом аскетов и святых, пытающихся достичь освобождения души, решил он. В учении йоги есть немало сторон, которые помогут человеку стать лучше, разовьют в нем высокие качества и способности. Тогда, возможно, и сама жизнь станет лучше. Стоит попробовать. Та сила, которую дает йога человеку, может быть использована для перестройки жизни. Но он смело отмел некоторые канонизированные положения индуизма и буддизма. «Мир не является иллюзией, — писал он, — откуда душа стремится к небесам или нирване. Мир — это сцена духовной эволюции человека, посредством которой материальное несознание превращается в божественное сознание». Нужно ли пугаться слова «божественный»? Вряд ли. У Ауробиндо была своя терминология, которая соответствовала тогдашнему уровню знаний и науки. «Божественное» сознание он отождествлял с совершенным сознанием человека, стоящего на высокой ступени эволюции. Внутренние возможности человеческого духа очень велики, утверждал он. Надо только открыть эти возможности, тогда появятся новые пути к познанию прекрасного, гармонии, силы и знаний. Он считал, что управлять этими возможностями помогает йога, йога учит человека, писал он, контролировать свое тело и его нужды, помогает ему избавиться от дурных наклонностей и низменных инстинктов, преодолеть такие чувства, как ненависть, зависть, ревность, жадность, эгоизм.