Годы испытаний. Честь. Прорыв
Шрифт:
Марина Саввишна, продолжавшая стоять на трибуне, строго глядела ему в глаза.
– Какие же могут быть пожелания? Желание у всех одно: чтобы более чутко, по-партийному относились к людям. Многие говорили тут хорошо и правильно, и мне припомнился один случай из моей жизни. Было все это еще в моей далекой молодости… Была я еще девушкой. Жила в деревне с матерью. Отца у меня не было… Голодали очень. Вот и взяла меня к себе в Москву двоюродная сестра, бездетная учительница. Она тогда киоскером в Кремле работала и меня пристроила, ну, вроде как помощницей. Киоск наш стоял в вестибюле центрального входа в Большой Кремлевский дворец. В то время там заседал, кажется, одиннадцатый съезд партии. Сестра
Потом, видно, вспомнил о чем-то, вернулся к киоску. У меня душа в пятки. Была я тогда нерасторопная, робкая. Подошел Ленин и так приветливо кивнул головой: «Здравствуйте, товарищ. Разрешите мне одну книжицу у вас взять?» У меня язык как кто пришил, едва выдавила: «Берите». В киоск наш тогда только что привезли собрание сочинений Ленина, и мы его делегатам съезда выдавали бесплатно. Взял Владимир Ильич из комплекта книгу, наклонил набок голову, быстро перелистал и говорит: «Я, с вашего разрешения, товарищ, возьму этот том». И, поглядев улыбающимися глазами, добавил: «Не беспокойтесь, пожалуйста, я верну…» И ушел. А я стою и никак не могу в себя прийти. От сестры я не раз слышала об Ильиче. Она говорила мне, что он очень общительный, добрый человек, любит говорить с простыми людьми… А я-то его представляла почему-то, до того как сама увидала, суровым и обязательно в окружении охраны. А он совсем другой… Закончили мы работу, закрываем киоск. Я помогаю сестре складывать книги, слышу – из Георгиевского зала шум. Заседание окончилось. Владимир Ильич спускается по лестнице. Рядом с ним Надежда Константиновна Крупская. Он бережно держит ее под руку. И вдруг, гляжу, оставил жену и идет к киоску. В руке у него книга, что у меня взял: «Вот, пожалуйста, спасибо, товарищ». И кладет книгу на прилавок. Тут сестра моя говорит: «Да что вы, Владимир Ильич! Зачем вернули? Ведь это же для вас, делегатов, книги». А он взглянул на нее и ответил: «Зачем же из-за одной книги весь комплект нарушать?.. Спасибо, у меня есть…» Ушел он, а мы стоим, друг на друга смотрим: и удивительно нам, и какое-то хорошее чувство охватывает от одной мысли, что он говорил с нами.
И, помолчав немного, Марина Саввишна добавила:
– Ведь какими огромными государственными и партийными делами занимался человек. До мелочей ли ему таких: книжку взял, обещал вернуть. Да еще книжка-то собственного сочинения. А он глубоко уважал каждого простого человека, не бросал своих обещаний на ветер… – На лбу Марины Саввишны залегли две глубокие поперечные морщинки, лицо стало строгим. – Думаю, что все, кто имеет честь находиться в партии и знает истинное назначение коммуниста, должны так же, по-ленински, быть чуткими к простым людям.
Она еще что-то продолжала говорить, но голос ее потонул в громе аплодисментов. Они, будто горный обвал, гремели, нарастая, из глубины полутемного зала.
Глава четырнадцатая
В конце мая, когда развернулись строительные работы в лагере, Канашову приказали срочно выехать в штаб округа. Это его встревожило. «Зачем? – рассуждал он. – Понизят в должности… Ну пусть дадут вместо полка батальон… Обидно, конечно, но ведь и там такие же командиры и те же бойцы».
В это время в кабинет ввалился, как всегда, шумный, улыбающийся Заморенков. Глаза его горели. Он был увешан охотничьими принадлежностями: на боку – ягдташ, за спиной – зачехленное ружье, у пояса – охотничьи трофеи – убитые утки. И сразу комнату наполнили приятные Канашову
– Зря, зря не поехал, Михаил Алексеевич. Отбою не было от дичи. И от твоих любимых бекасов. Шарахнет в небо, как ракета. Порадовалась бы твоя охотничья душа…
Говоря это, Заморенков отцепил двух крупных селезней и положил перед Канашовым.
– Помнишь, при открытии сезона ты меня выручил, теперь возвращаю долг. А чем ты огорчен?
Канашов сказал, что его вызывают в округ.
– А может, тебе не ехать? – сказал Заморенков. – Взять да и написать наркому обороны обо всем, что у нас творится.
– Нельзя. Надо узнать, в чем дело. Зачем же сразу ломать копья, там в округе люди с головой сидят, разберутся…
– Ну, я пойду, Алексеевич. Желаю тебе удачи… А на тягу ты все же зря не съездил. Теперь до осени терпеть придется. Весенний охотничий сезон закрыли.
В тот же день Канашов уехал в округ.
…Год назад он, получая назначение в отделе кадров округа, столкнулся с Быстровым. Они вместе учились в академии имени Фрунзе.
У Канашова было тогда хорошее настроение: он получил повышение и майором ехал командовать полком, с которого сняли полковника, – было чем гордиться. Он радостно обнял Быстрова:
– Лешка, ты ли, дьявол тебя побери!
Перед ним стоял сильно располневший, с двойным подбородком подполковник и, сдержанно улыбаясь, жал ему руку.
Как всегда, у знакомых военнослужащих начались воспоминания: кто, где, на какой должности преуспевает или кому в чем не везет.
– А Борис Шальнов, знаешь, где теперь? – спросил Быстров. – Он все такой же шалопутный, на танцульках часто бывает. Но начальству угодить умеет. Уже подполковник. Ну а сам ты куда сейчас?
– Еду принимать полк, в дивизию Русачева…
– Русачева? – переспросил Быстров, что-то вспоминая. – Крут он, кажется… Полком будешь командовать? Тебе повезло…
– Но ты ведь знаешь: у меня характер тоже неуживчивый, вдруг не сойдемся? А ты, Леша, вижу, пухнешь, как тесто на дрожжах, аж пуговицы от натуги хрустят. Футбол, видно, забросил.
– Ты угадал, – вздохнул Быстров. – Какой там футбол? С утра до ночи срочные дела…
Быстров рассказал, что он теперь работает старшим инспектором в отделе боевой подготовки округа.
– Это замечательно, – заметил Канашов. – Все, гляди, когда-нибудь и поддержишь меня.
«Да, это было совсем недавно… Как будто вчера, а прошло более года…»
Докладная записка Канашова поступила в отдел боевой подготовки округа вскоре после Нового года. Она вызвала невольную зависть и вместе с тем причинила много хлопот Быстрову. В ней было много ценных предложений, и начальство поручило ему разобраться и доложить свои соображения. Самолюбие Быстрова было задето. Почему не он написал эту записку? Ведь подобные мысли и ему не раз приходили в голову. Но не хватило смелости поднять эти вопросы и отстоять свое мнение перед большим начальством.
Товарищ по академии, ныне командир полка, Канашов оказался решительнее и настойчивее его, Быстрова. Он не побоялся написать обо всем, что его волновало, командующему и вступить в спор с «авторитетами» по ряду важных проблем боевой подготовки войск.
Быстров знал: Канашов не остановится на полпути и доведет задуманное до конца, чего бы это ему ни стоило. И у него вначале возникла мысль: сделать все, чтобы помочь товарищу в этом важном деле. Он добросовестно изучил предложение Канашова, посоветовался на работе, и вскоре идеи Канашова стали настолько близкими ему, будто свои собственные. Быстров перечитал за это время много книг, которые могли бы подтвердить правоту Канашова.