Годы огневые
Шрифт:
Один танкист умирал. Он шептал ослабевшими губами:
— Напишите родным, пусть не ждут. А отцу напишите все, как было, пусть знает. Он гордый… Он шахтер… Он мне велел драться так.
Другой танкист, стиснув зубы, прижимая одну руку к пробитой груди, стрелял по немцам из пистолета.
Снег вокруг танка стал кровавым. Танкисты дорого отдавали свою жизнь. Вокруг валялись трупы врагов. Зная, что не избежать гибели, Еремин не испытывал ни тоски, ни сожаления. Он дрался до конца, насмерть.
И все же из этой неравной схватки с врагом
Они добрались до своей части. И скоро снова друзья пошли вместе в бой, и снова их танк нагонял ужас и панику на оккупантов.
1942 г.
МОСТ НА ТОТ БЕРЕГ
Зимой реки окаменели. Но и теперь, белые и запорошенные, они остаются ареной самых жестоких боев.
Ледяную крышу рек немцы усеяли минными полями. Пробив длинные, как траншеи, проруби, они присыпали снегом обнаженную дымящуюся воду. Отвесные скаты берегов политы водой, и берега стали ледяными и неприступными. В чугунной от стужи земле выкопаны блиндажи и щели.
И форсировать эти застывшие реки теперь так же трудно, как и тогда, когда они свободно текли в мягких берегах.
Наши части шли вперед, на запад. Наши батареи, как тяжкие колесницы, продавливали стальными ободами снежный покров до черной земли. Танки драли снег, как вату, и полозья обозных саней пели густыми смычковыми голосами.
Но впереди лежал этот застывший водный рубеж!
Прогрызть его поручили авангардному отряду. А в помощь ему придали саперную роту под командой сержанта Григория Березко. Их задача — навести мост через замерзшую, но непроходимую для танков реку. Собрав своих бойцов в тихом лесу, Григорий Березко сказал:
— Я думаю, что канителиться под огнем не стоит. Мост мы сделаем здесь и в готовом виде доставим на место.
И вот пришла ночь. Мела поземка. Жгучие потоки стужи крутились над остывшей землей. А по целине в одних гимнастерках, с натужливыми бурлацкими лицами волокли наши саперы на полозьях, вырубленных из цельных стволов деревьев, готовый мост, только расчлененный.
Достигнув берега, гигантские древесиые сани с высящимися на них рамами моста со скрипящим визгом самоходом сползли вниз со ската. За ними — другие, третьи, четвертые. На льду их саперы затормаживали, подбрасывая под полозья доски.
Все это было так внезапно, так неожиданно, что немцы открыли огонь лишь тогда, когда, оседлав рамы, саперы соединяли их между собой железными скобами.
Работать под огнем, когда пули рвут щепы из бревна у тебя под руками, неудобно. Но Березко, суровый в строю, во время работы становился прежним архангельским
— Аккуратнее, ребята. Чтоб тесинка в тесинку. Впритирочку!
И когда Березко увидел на пальцах Нещеретнего кровь, он грубо и удивленно спросил:
— Опять порезался? Что у тебя, топорище салом намазано?
Нещеретный, подняв голову, виновато сказал:
— Пулей, товарищ сержант.
Пока саперы доделывали мост, наши пулеметчики вели огневой поединок, защищая людей, работавших на льду.
И вот мост готов. По настилу в освещенном луной снежном облаке мчались танки. Выскакивая с переправы, они врывались, бешеные и нетерпеливые, в расположение немцев и били узкими длинными лентами огня. Саперы, отойдя в сторонку, в балку, курили, отдыхали, как зачарованные смотрели на грозные машины, так властно пожинавшие результаты их труда.
И вдруг один танк остановился. Крышка башни открылась, и из люка высунулась веселая голова танкиста в черном шлеме.
Березко растерянно оглянулся на своих бойцов, но, увидев на их лицах такие же озорные улыбки, как на лице танкиста, лихо отодвинул на затылок ушанку и закричал:
— За мной! — и стал неловко карабкаться на покатую спину танка. Саперы поспешно снимали винтовки, рассаживаясь на танк, и машина, дрогнув, снова помчалась вперед в серебристом облаке снежной пыли.
Пришел рассвет, медленный, зеленый. По заснеженной дороге шла говорливая колонна бойцов, и впереди них шагал Григорий Березко с утомленным лицом, без шапки, с коричневым бинтом на голове. Он волок за собой на ремне сухощавый немецкий станковый пулемет на узких колесах.
Приведя бойцов в балку, Березко велел разобрать оставленный инструмент и, снова построив их, отдал команду «смирно».
Потом Березко поправил на лбу заскорузлую повязку и сказал тихо:
— Если из вас кого медалью за храбрость наградят, то это хорошо. Но и медаль за трудовую доблесть я лично считаю высшим знаком отличия. Потому что русский сапер свою собственную славу имеет. Может, и негромкую, не такую красивую, как в жарком бою добытую. Но зато собственную, прочную. Кто орудует штыком и гранатой, а кто топором и лопатой. У всякого свое рукоделие. Но что касается немецких амбразур, то должен сказать, срублены они интересно. По этому поводу я специальное занятие проведу, — и озабоченно приказал: — Вольно, разойдись!
Пришла походная кухня. Саперы сидели в свежерубленых шалашах и держали на коленях котелки с горячими щами.
1942 г.
БОЙЦОВСКАЯ ЧЕСТЬ
Они познакомились в воронке от снаряда.
Один боец был из первой роты и фамилия его — Тимчук. Другой из третьей роты — Степанов.
— Как же ты сюда попал, — спросил Тимчук, — когда твое место на правом фланге?
— А ты чего сюда вылез, когда ваши ребята позади цепью лежат?