Годы прострации
Шрифт:
Я глотаю дым с тех пор, как мне исполнилось пять. Мои детские воспоминания скрыты за дымовой завесой, а семейные поездки на автомобиле испорчены безостановочным курением родителей. Из моего незавидного положения на заднем сиденье машины я умолял открыть окно, но отец отказывался наотрез под тем предлогом, что свежий воздух вреден для его слабых бронхов. Помню, во время долгого путешествия в Ханстентон я соорудил себе защитную маску из бумажного носового платка. Родителей это страшно развеселило, и весь наш короткий отпуск они называли меня не иначе как «бандитиком».
После завтрака (два хлебца из цельного овса с молоком, шоколадный круассан и банан) я зашел к ним пригласить
— Хочу впервые в жизни попробовать, каково это делить трапезу с родителями и чтобы в процессе мне не дымили в лицо.
Отец пустился в демагогические разглагольствования: «Чертово авторитарное правительство, фашистская свора, грязные нацисты!»
— Печальный, печальный день, — бормотала мать, вид у нее был сломленный.
— Ну, это еще не конец цивилизации, — сообщил я, вытряхивая пепельницы в мусорное ведро с педалью.
— Во всяком случае, это конец моего мира. — И мать принялась горестно перечислять все то, чего она теперь лишится.
— Если вы что-то и утратите, — сказал я, — так это надрывный кашель, смрадное дыхание, существование в…
Не слушая меня, мать, потянувшись за сигаретой, произнесла голосом сомнамбулы:
— Я курю с тринадцати лет. В пятнадцать я носила перчатки выше локтя, и у меня был черепаховый мундштук.
— Сейчас бы тебя за это линчевали, — буркнул отец.
— Кто? — спросил я.
— Эти козлы из защиты прав животных, что спасают проклятых черепах.
— В шестнадцать, — продолжала мать, — я ходила в джаз-клуб «Отвязный звук» в Норидже. И там я впервые выкурила «Голубой диск» [14] .
— А я к шестнадцати годам уже вовсю смолил самым крепким «Кабестаном» без фильтра, — похвастался отец.
Услыхав, что за стенкой Георгина с Грейси орут друг на друга, я ушел, оставив родителей предаваться табачным воспоминаниям.
14
В 1960-х культовая разновидность сигарет «Голуаз» повышенной крепости.
На нашей половине разгоралась очередная абсурдная стычка на тему «что надеть». И почему моя дочь всегда норовит нарядиться каким-нибудь диснеевским персонажем? Это не ребенок, а мечта мерчендайзера. Мне никогда не забыть ее первый день в школе: учительница категорически не одобрила костюм пирата, и мы целую вечность разжимали крошечные пальчики Грейси, которыми она стискивала абордажную саблю.
— Почему я не могу надеть костюм Динь-Динь? — кричала Грейси.
— Можешь, но только без крыльев, — отвечала Георгина.
— У фей должны быть крылья, без них они не умеют летать, — упиралась Грейси.
— Ты не наденешь эти дурацкие крылья, — рявкнула ее мать. — В прошлый раз в пабе ты смела этими крыльями все до единого бокалы с соседнего столика, а твоему папе пришлось выложить двадцать пять фунтов в возмещение ущерба.
— Ладно, — вопила Грейси, — если я опять что-нибудь уроню, отдам соседям миллион фунтов из моего банка.
Мы с Георгиной сконфуженно переглянулись. Деньги в уплату за электроэнергию в этом месяце мы добыли, сняв их с целевого дочкиного счета «Капитал будущего». Грейси решительно затопала к себе в комнату и вернулась в костюме Динь-Динь и крыльях. У меня не хватило духу протестовать. Когда Грейси спросила: «Я красивая, правда?» — я размяк и ответил «да».
Георгина рассвирепела: якобы я намеренно вступаю
Выгребная яма.
У нас нет машины.
В книжном магазине я зарабатываю гроши.
Ей надоело есть овощи со своего огорода, которые вдобавок она сама же и выращивает вместо того, чтобы слушать радио «Скай».
Ее воротит от вкуса и текстуры хлеба, который я пеку дважды в неделю.
В Мангольд-Парве живут одни дебилы.
Она стесняется давать людям свой «свинский» почтовый адрес.
Ее достали мои родители, которые постоянно вмешиваются в нашу жизнь.
Закончив, Георгина села и заплакала — навзрыд, как ребенок. Я даже испугался. Грейси вылезла из проблемного костюма Динь-Динь и помахала сверкающей палочкой над головой матери, будто волшебством можно унять слезы.
Я не знаю, как сделать мою жену счастливой.
В «Медведе» мы с Грейси большую часть времени провели вдвоем. Георгина и мать с отцом курили снаружи под дождем в компании прочих постоянных клиентов. А Том Уркхарт, хозяин паба, беспрестанно ворчал:
— Эта антикурительная брехня прикончит «Медведя».
Обед разочаровал. Переваренная еда вязла на зубах, создавая физическую преграду остроумной беседе, — подозреваю, по той причине, что Ли Грант, повар, постоянно выбегал на улицу, чтобы затянуться сигаретой. В придачу Грейси завела бесконечный рассказ о мальчике из ее класса по имени Мейсон, который живет в муниципальном доме. Этот Мейсон принес из дома завтрак: два пакета чипсов, бутылку колы, пакетик леденцов и сырные палочки. И тогда директриса миссис Булл собрала младших школьников, вывела вперед Мейсона и, демонстрируя содержимое его коробки для завтраков, гневно осудила каждый продукт. «Словно открыла ящик Пандоры», — мелькнуло у меня в голове… И кстати, как же давно я с ней не разговаривал, с Пандорой, той, у которой фамилия Брейтуэйт. Наверное, полгода. Пусть я и вспоминаю о ней по нескольку раз на дню, но я — гордый человек и жду, пока она сама позвонит. В окно я увидел, как к курильщикам, мерзнувшим под моросящим дождем, присоединился Хьюго Фэрфакс-Лисетт, наследник Фэрфаксхолла. Затянувшись сигаретой, Георгина откинула голову назад и выпустила подряд несколько колец — этим трюком она всегда веселит публику на вечеринках. На лице Фэрфакс-Лисетта отразилось восхищение, тогда моя мать расстегнула верхнюю пуговицу своей блузки из синтетического атласа.
Не понимаю, почему женщины в присутствии Фэрфакс-Лисетта дуреют. Он ростом с каланчу и похож на похмельного Хью Гранта, не говоря уж о том, как он любит красоваться на людях в гоночных автомобилях и твидовых костюмах, пошитых на Сэвилл-Роу [15] . Голову даю, он не открыл ни одной книги с тех пор, как окончил Кембридж. Пандора бы его под орех разделала.
Спустя десять томительных минут я услыхал рев машины Фэрфакс-Лисетта, и моя семья воссоединилась за пудингом в пабе. Отставив тарелку с размокшим персиковым пирогом, мать изрекла:
15
Улица в центре Лондона, где издавна сосредоточены элитные мужские портные.