Годы прострации
Шрифт:
— А! Чудесно! Как вы, дружище?
— Я все знаю. И отправляю к вам жену. Можете забирать ее.
— Послушайте, Моул, это очень достойно с вашей стороны. Когда первая жена бросила меня ради жокея из Охотничьего общества, я гонялся за этим гномом с плеткой. Мерзавец не мог сесть на лошадь до конца сезона.
— Мы, Моулы, на рожон не лезем, но гнев наш обладает разрушительной мощью, и горе тому, на кого он направлен. Кассирше из «Спара», обсчитавшей мою мать, пришлось перебраться в соседнюю деревню.
— Нам надо поговорить как мужчина с мужчиной, — вкрадчивым тоном предложил он. —
Дневник, меньше всего на свете мне хотелось перепалок на повышенных тонах, истерических признаний в любви и слезных просьб о прощении. Но именно это я и получил. Когда приехал Фэрфакс-Лисетт, начали мы с ледяной вежливости, но очень скоро докатились до вивисекции — резали по живому наш брак.
Упреки сыпались один за другим, и кроме многого прочего, выяснилось, что мои «вечные разговоры о политике» причиняли жене «невыносимые душевные страдания».
— Меня абсолютно не волнует, кто и что сказал на заседании какой-нибудь парламентской комиссии, — бушевала она. — Наверное, ты единственный человек во всей Британии, который смотрит трансляции из парламента. А смотришь ты их только потому, что жаждешь охмурить эту наглую тварь, Пандору хренову Брейтуэйт.
Дневник, она была права лишь отчасти. Меня и в самом деле живо интересуют мельчайшие подробности утверждения ежегодного бюджета.
— Когда я только влюбилась в тебя, я думала, ты — прикольный придурок, но с тех пор я поняла: в тебе нет ничего прикольного, ты просто придурок!
Вот тут я утратил самообладание, схватил любимую кружку Георгины с логотипом «Тейт Модерн» и швырнул о стену.
— Скотина, как ты мог! — завопила Георгина. — Эта кружка была единственной ниточкой, связывающей меня с прошлой жизнью!
Фэрфакс-Лисетт по большей части помалкивал, но когда на шум явилась моя мать узнать, что у нас происходит, и обозвала его «звездюком и жертвой инцеста с банановой пипкой вместо подбородка», он взревел:
— Я забираю Георгину из этого адского гадюшника!
Георгина обернулась к моей матери:
— Вы ведь присмотрите за Адрианом, Полин?
— Я присматриваю за ним почти сорок лет, — ответила мать. — Я рожала моего сына тридцать шесть часов в страшных муках из-за его необычайно большой головы. Так что вряд ли я его сейчас возьму и брошу.
Георгина отправилась в нашу спальню, и я услыхал, как она снимает чемодан с верхней полки гардероба.
Вернулся Бернард (он был «в гостях у приятеля») и застал на кухне такую картину: я, мать и Фэрфакс-Лисетт сидели за столом в полном молчании. Бернард как ни в чем не бывало пожарил себе яичницу с беконом и сел ужинать с «Англосаксонскими манерами» Энгуса Уилсона; книжку он прислонил к вазе с фруктами. Как ни странно, поведение Бернарда подействовало на нас отрезвляюще, и, когда Георгина спустилась из спальни с двумя явно увесистыми чемоданами, мы попрощались достаточно благопристойно. Впрочем, Бернард сказал-таки Фэрфакс-Лисетту:
— Я еще помню времена, когда мужчина, укравший чужую жену, был вынужден убираться вместе с ней из Англии в одну из наших колоний. Вы жалки, сэр.
После отъезда Георгины с Фэрфакс-Лисеттом мать всплакнула:
— Я любила ее, как дочь. Мы с ней были родственные души.
— А я одно
Итак, дорогой дневник, кошмар начинается. Отныне мое здоровье и счастье в руках моей матери, Бернарда Хопкинса и государственной медицины.
Среда, 19 марта
Рано утром спустился на кухню, а там — моя жена. Она сидела за столом, пила кофе, сваренный в большом кофейнике.
— Ты вернулась, — сказал я. — Я знал, что так и будет.
— Мы не обговорили ситуацию с Грейси. Я хочу забрать ее. Ты ведь сейчас не можешь заботиться о ней, верно?
Я представил, как дочка скачет на Нарциссе и кричит: «Папа, смотри!» — Фэрфакс-Лисетту кричит.
— Нет, — тряхнул я головой, — Грейси останется здесь, со мной.
Георгина налила мне кофе:
— Без меня ей будет не очень хорошо. И честно сказать, Адриан, не думаю, что твоя мать или Бернард Хопкинс годятся в воспитатели маленькому ребенку. Я разбужу ее минут через пять, одену и отведу в школу, а днем заберу ее оттуда.
Четверг, 20 марта
Нельзя было сдаваться без боя, но, с другой стороны, не мог же я вырвать девочку из рук матери. Пришлось соврать Грейси, что она отправляется в Фэрфаксхолл на каникулы, и с вымученной улыбкой помахать ей вслед.
Отныне в доме нас осталось только двое — я и Бернард Хопкинс. И как мы дожили до такого?
Днем зашел Бретт с предложением хлопнуть Фэрфакс-Лисетта.
— По плечу или по заднице? — спросил я.
— На фене «хлопнуть» значит «убить», — вставил Бернард.
— Да знаю я, что это значит. Читал про братьев Крей [74] , сначала они хлопали, потом отсиживали.
— Я всего лишь хотел помочь, братан, — сказал Бретт.
— Просто интереса ради, сколько стоит хлопнуть кого-нибудь? — полюбопытствовал Бернард.
— В провинции-то? — скроил гримасу Бретт. — Непозволительно мало.
Когда мы ехали в больницу, мать с уверенностью заявила:
— Георгина скоро устанет от Фэрфаксхолла, там столько прислуги! — Обогнав трактор на крутом повороте, мать продолжила: — И зачем, спрашивается, таскаться в Париж за шмотками, когда в Лестере можно купить почти то же самое?
74
Братья, или близнецы Крей (р. 1933) — в 1950-х и 1960-х гг. лидеры организованной преступной группировки лондонского Ист-Энда. В 1969 г. обоих приговорили к пожизненному заключению. Один из них умер в тюрьме в 1995 г., второго в 2000 г. с тяжелой формой рака выпустили умирать на волю.