Годы. Мили. Судьбы
Шрифт:
Каждому хозяйству доставался кусок, равнозначный соседскому и находившийся на примерно одинаковом расстоянии от деревни. Система земледелия была трехпольной. На одном поле в августе сеяли озимую рожь, которую убирали следующим летом. На втором поле весной сеяли яровые хлеба, ячмень, овес, лен и сажали картошку. Третье поле отдыхало. Его удобряли навозом, пахали, боронили и в августе засевали озимой рожью. Специальных пастбищ не было. Скот пасли на полях и прилегающих к ним луговинах и болотах. Весной пасли на первом поле, после жатвы на озимом, а осенью на яровом. Первым начинали распахивать яровое поле под посев ячменя, овса и посадку картошки. Пахали с помощью деревянной сохи, не углубляясь ниже пахотного слоя и не переворачивая земли. Этот способ вспашки теперь называется прогрессивной безотвальной обработкой. После вспашки кочковатую поверхность
Самую ответственную операцию – сев – выполняли родители. В сеялку, сплетенную из березовых лык корзину емкостью полтора-два ведра, насыпали зерно. Вешали через плечо на живот с помощью привязанного полотенца или веревки. Сеятель, перекрестившись, взмахом правой руки равномерно разбрасывал зерно по земле. Так, взмах за взмахом, шаг за шагом, и засевалась вся полоса. Чтобы заглубить зерно в почву, после сева поле еще раз боронили.
Сеятель
Помню один яркий счастливый день. Мне было лет семь. В ясный, прохладный вечер мать досевала последнюю полосу. Она что-то пела. А я, завернувшись в освободившийся от овса мешок, лежал на телеге и смотрел в высокое-высокое, бесконечное небо. Там где-то между редкими, освещенными заходящим солнцем облаками звенел жаворонок. Все было так хорошо, легко и просто. Теперь телегу заменил автомобиль. Жаворонка я не слышал уже лет пятнадцать-двадцать. И не было повторения того чудесного вечера.
В середине мая высаживали картошку, сначала на огороде около дома, потом в поле. Работа нетрудная и делалась довольно быстро. После сева наступала «навозница». Владимирский писатель Владимир Солоухин описывал это время, как самое интересное и счастливое. У меня таких впечатлений не осталось. Это была грязная, но необходимая работа. Со скотного двора накопившийся за зиму навоз накладывали вилами на телегу и вывозили в поле на свои полосы, равномерно разбрасывали и закапывали. Эту работу заканчивали к празднику Святой Троицы. Готовились к празднику всей деревней. Делали уборку в домах, мыли полы, стены и окна. Стирали белье и одежду, мылись в бане, парились свежими березовыми вениками. Приносили из леса и прибивали к стенам домов молодые зеленые березки. Деревня свежела, молодела, хорошела и зеленела.
Лучшим временем года для подростков было лето – пора сенокоса. Мальчишки с двенадцати лет косили траву. Сначала мы выкашивали между кустами, по кочкам и другим неудобным местам, чтобы взрослые не тратили на это время и силы. Потом косили наряду со взрослыми. Ширина прокоса у ребят была поуже, когда кто-то оставлял нескошенные травинки, один из взрослых произносил неизменную фразу: «Смотри, не зевай!» Этого замечания было достаточно. Сушка сена и укладка в пучки были обязанностью детей и подростков. Подсушенную на лугах траву в солнечный день привозили в деревню, раскидывали ровным слоем на лужке и несколько раз за день граблями переворачивали. Досушенное сено сгребали и переносили в сарай, укладывали и утрамбовывали ногами, чтобы больше вместилось. Сенная труха забивалась под одежду, колола и щекотала.
С большим удовольствием после работы бежали на берег озера и, вытряхнув одежду, купались в прохладной воде. Часть сенокосов деревни, протяженностью километров пять и шириной около двух, была в пойме реки Березайки между деревнями Угрево и Горнешницы. Весной пойма затапливалась паводковыми водами, местные жители называли это место «ножни». Когда вода спадала, пойма зарастала травой. Около берегов реки образовывались сухие кочковатые участки, а дальше них вода держалась все лето. Чтобы подойти к этим участкам приходилось по колено брести в зыбкой мягкой жиже. Удобными местами были участки берега, свободные от ила, длиной метров подвести, у первого и второго рога (мыса). Скошенную траву сушили на месте и складывали в стога. Сметать стог, чтобы он не протекал, было непросто, требовалось уменье. Обычно взрослые подавали вилами сено, а подростки, стоя на стоге, прижимали его и утрамбовывали. Сено из поймы вывозили зимой, когда «ножни» замерзали.
Были у нас и детские радости. Купались в речке, вытекающей из озера. Названия она не имела и, кажется, до сих пор не имеет. Глубина в основном была по
Жатва
«Бабки»
Уровень воды в нем поддерживался за счет родников и притоков из окрестных болот. В нем водились плотва, окуни, ерши и щуки. В начале тридцатых годов приезжие люди попытались осушить озеро, углубив вытекающую из него речку. На осушенном участке хотели посеять траву. Из проекта ничего не получилось. Инженеры осенью уехали, озеро не высохло, обмелело и превратилось в болото. Теперь нет ни озера, ни луга. Охотники вмешаться и «исправить» природу появились уже тогда.
Вслед за сенокосом наступала жатва, работа тяжелая, но радостная. Женщины надевали, как на праздник, яркие кофточки, повязывали белые косынки на головы, обували лапти, чтобы не повредить ноги. Начинали работу рано, когда высыхала роса, и заканчивали поздно вечером. Целый день, нагнувшись, под палящим солнцем срезали серпом с корня рожь.
Затем ее связывали в снопы диаметром сантиметров тридцать, колосьями в одну сторону. Снопы по девять штук ставили вертикально в так называемые «бабки», колосьями вверх и сверху накрывали десятым. Издалека «бабки» действительно напоминали женщин в широких длинных юбках.
После жатвы дозревшую на полосе рожь свозили на гумно и складывали в круглые скирды, похожие на африканские хижины. Часть ржи обмолачивали на семена для осеннего сева и для питания, остальную оставляли до осени – более свободного времени. После ржи убирали ячмень и овес. Технология такая же, только на гумнах овес и ячмень складывали не в круглые скирды, а стеной метровой толщины и трехметровой высоты, колосьями вовнутрь.
В сентябре после занятий в школе сразу же шли копать картошку. Копали деревянными лопатами, они меньше повреждали клубни. В полдень над полем поднимались столбы дыма от костров, варили ее на обед. За время работы в согнутом состоянии спина изрядно уставала. К вечеру просушенную от влаги картошку ссыпали в мешки и везли домой в подвал (подпол), там она хранилась. Обычно семьи расходовали собранный урожай с таким расчетом, чтобы картофеля хватило до конца мая – середины июня. Тогда проблема питания считалась решенной на целый год. Ежедневно по вечерам на костре за огородами мы варили картошку на ужин для всей семьи. Подростки работали наравне со взрослыми. Никто не освобождался от работы, но и не принуждался делать что-то сверх сил. Чем тяжелее был мешок, тем сильнее было чувство удовлетворения. Это было мальчишеское самоутверждение, мы думали: «И я могу». Осенью, обычно в первой половине дня, молотили хлеб. Для этой цели были построены гумна – длинные деревянные сараи из бревен с широкими воротами и глинобитным полом. Одна треть гумна, отделенная внутренней стеной, обогревалась по ночам и называлась ригой. В ней 12–16 часов сушили снопы хлеба. Высушенные снопы расстилали на полу гумна в два ряда. Три-четыре человека, медленно продвигаясь вдоль ряда снопов, молотили – ударяли в такт цепами по колосьям, выбивая из них зерна. (Цеп – орудие для обмолота, состоит из двух подвижно связанных концами палок. Более длинная, до 2 метров, рукоятка и более короткая, до 0,8 метра, рабочая часть, которой ударяли по злакам.) Выбитое зерно отделяли от соломы и сгребали в кучу – ворох. Затем веяли – отделяли зерна от мякины и плевел. Для этого деревянной лопатой смесь обмолоченного зерна, мякины и мусора бросали против ветра на расстояние 4–5 метров. Мякину относило ветром в сторону, а более тяжелое зерно летело дальше в груду. После веяния зерно везли на мельницу и перемалывали на муку. Мельница находилась на речке между Большой и Малой Дубровками.