Годы. Мили. Судьбы
Шрифт:
.
Мельница
Капусту выращивали на огороде около дома. С первыми морозами ее срезали. Зеленые листья отделяли от белого кочана и сечками рубили в длинных деревянных корытах. Получалось зеленое крошево. Затем рубили белую капусту и заквашивали вместе с крошевом в больших деревянных кадках. Кочерыжки съедали сырыми и в пареном виде, часть их давали скоту. Всем хватало. Капусты заготавливали столько, чтобы хватило семье до лета. В июне на лугах вырастала кислица (дикий щавель), из нее варили зеленые щи. Выручали окрестные леса. Осенью собирали грибы для сушки и соленья, по берегам речки бруснику и чернику, в моховых болотах росло много крупной клюквы. В голодные годы в начале лета сдирали с сосен верхний слой коры. Под ним находился мягкий слой молодой древесины, который мы срезали ножом продольными полосками и ели. Это называлось
Осенью и зимой женщины занимались обработкой льна. Сначала в период ранней желтой спелости его теребили – вместе с корнями выдергивали из земли, вязали в снопы и сушили в риге. Деревянными колотушками на плахе выбивали (отделяли от стебля) семена. Затем стебли расстилали рядами на скошенных лугах – росяная мочка, или расстил. Иногда лен замачивали в водоемах. Под воздействием росяной влаги и микроорганизмов разрушалось клейкое вещество внутри стебля и получалась треста. Через две недели собирали и сушили. Потом на специальном приспособлении – мялке – мяли, волокно отделялось от одеревеневших частей стебля (костры). На следующем этапе лен трепали. Ударами трепала, деревянного инструмента, похожего на меч, выбивали остатки костры. После мятья и трепанья оставались отходы из костры и обрывков волокна – отрепья. Отрепья (паклю) использовали для свивания жгутов, которыми перевязывали лен, для витья грубых веревок и для конопачения бревенчатых строений. На завершающем этапе щетинными или металлическими щетками лен чесали – отделяли короткие волокна, кудели, от длинных, которые называются кужели. Кудели шли на второстепенные поделки, не требующие большой прочности. Из кужелей пряли нити, а из нитей ткали холст. Деревенские мастерицы умели ткать холст белый, в полоску, клетку и елочкой. Для окраски нитей использовали отвары коры и листьев разных деревьев и лесных растений. Отбеливали холст, расстилая весной по снежному насту. Верхнюю одежду шили из ткани, основой которой были льняные нити.
Быт русского дома, глинобитная печь и приспособления для обработки льна
Зимой большинство сельчан носили валенки – универсальную деревенскую обувь, пригодную при погоде с температурой ниже нуля градусов. Ночью их сушили на печке или в печке. Валенки от высокой температуры не коробились. Чем больше они сохли, тем легче и мягче становились. Протертые задники зашивали кожей, а подошвы голенищами старых валенок. Летом рабочей обувью были ленты. Их умел плести любой деревенский мужик из березовых или ракитовых лык – узких полосок коры. Ленты не предохраняли от воды и не задерживали ее. Они немного похожи на современные босоножки. Дети ходили босыми с мая по сентябрь, за исключением случаев, когда нужно было идти в лес за грибами или на болото за ягодами. Взрослые носили сапоги. Летом надевали их только по праздникам, а весной и осенью – в мокрую, холодную погоду. Сапоги шили местные сапожники из выделанных телячьих кож. Смазывали их дегтем – черной масляной жидкостью, применявшейся для смазки осей тележных колес. Деготь изготовляли методом сухой перегонки корней деревьев в специальных печах, вроде кухонных духовок, имевших размеры 2 x2 x3 метра. Деготь собирали в бочки для продажи, образовавшийся древесный уголь использовали в кузницах. Березовый деготь применяли как антисептическое, противовоспалительное средство. Широкое распространение он получил во время Великой Отечественной войны в качестве основы мази Вишневского. Теперь эта мазь применяется редко, ее заменили антибиотики.
Кроме участия в полевых работах обязанностью мальчишек был уход за лошадьми. Летом нужно было найти лошадь в поле, привести домой, днем накормить, а вечером снова отвести на пастбище. С окончанием полевых работ мужчины уходили из деревни на заработки. В окрестных лесах заготавливали дрова для стекольного завода и Ленинграда. Работа тяжелая. Осенью приходилось валить деревья, стоя в воде, зимой по колено в снегу. Два человека ручной пилой спиливали дерево, затем топорами очищали от сучьев. Ствол разрезали на части метровой длины, сносили в одно место и складывали в штабели. Оплата была сдельной по низким расценкам, но другой работы не было. Зимой дрова по болотам и озерам вывозили на станцию. Там, где не было больших подъемов, прокладывали дороги – зимники, по ним тянулись обозы с дровами. Для Ленинграда дрова загружали в вагоны, для стеклозавода укладывали на склады. Вывозили их из леса крестьяне дальних деревень. Они приезжали со своим сеном и овсом для лошадей и запасами продуктов для себя. Жили по две-три недели в малочисленных семьях, где можно было спать на полу, а на печке сушить валенки и одежду.
Кибкало (Васильева) Анна Георгиевна в музее народного быта.
2018 г. Фото А. А. Кибкало
Во второй половине зимы начиналась подготовка к лету. Чинили телеги, сохи, бороны, делали новые грабли. Из леса привозили, пилили, кололи дрова для дома и плели корзины. Для этого заготавливали лучины. Выбирали в лесу молодую, стройную, тонкослойную сосну, обычно на болотах. Из ствола выкалывали бруски шириной 8–10 см, распаривали в печке, а затем отдирали от них слой за слоем лучины. Из лучин
Носить в дом дрова и воду было женской обязанностью. Зимой после возвращения из школы дети выполняли работы по дому – то сена принести корзины три-четыре, то снег расчистить, лед обколоть. А потом бегали, играли и развлекались. Как только замерзало озеро, катались на самодельных коньках. Брали трехгранный кусок дерева, для лучшего скольжения снизу к нему крепили кусок проволоки. Раскаленной кочергой в бруске прожигали отверстия для веревки, которой прикручивали конек к ваенку. И стрелой, на одной ноге, неслись по ледяному озеру.
Случалось, дети проваливались под лед, но это никого не пугало и не останавливало. Несколько березайских мальчишек катались на настоящих коньках-снегурочках, прикрепленных к кожаным ботинкам. Нам такие вещи были недоступны.
Самодельные коньки и санки
Выпадал снег – на лыжах, санках и «быках» катались с довольно высокой, по нашим понятиям, Желтой горы за крайней избой деревни. Теперь горы нет. Ее срыли и на самосвалах увезли на строительство дороги. Санки мастерили сами из дерева без единого гвоздя или какой-либо железки.
Делали санки как простые, так и финские с длинными полозьями и ручкой для толкания сзади. Также мастерили «быки» – на длинную доску крепили скамеечку, чтобы можно было сидеть. Для лучшего скольжения на нижнюю поверхность доски намораживали лед. Изготавливали лыжи. Выкалывали пластины из ствола березы, обстругивали их рубанком, загибали носки – и лыжа готова. Нечем было сделать продольные желоба, обходились без них. Предметом зависти были лыжи фабричного производства. Ими могли похвастаться только Вера Романова, купеческая дочь, и сын дьякона Вознесенского. Играли в прятки и войну. В снежных сугробах рыли окопы, пещеры, строили крепости. Нашим оружием были снежки и палки. Позднее появились игрушечные пистолеты с бумажными пистонами и стрелявшие пробками пугачи. Как только сходил снег, «гоняли попа», играли в лапту, рюхи (подобие городков) и другие игры, их названия уже забыты. В возрасте семи лет меня отправили учиться в начальную школу, она располагалась недалеко от церкви. Рядом находился дом учителей. В школе учились дети из шести деревень Дубровской волости.
В нашем классе было восемнадцать учеников. Четверо из Малой Дубровки: Шурка Лясников, Шурка Ефимов, Николай Боровский и я; четверо из Большой Дубровки, остальные из окрестных деревень. Девочек было четыре, в том числе одна из Березайки – Верочка Романова, дочь купца. В березайские школы – заводскую и железнодорожную – ее не приняли из-за принадлежности к классу эксплуататоров. Первые два года я учился плохо, не понимал материала. Преподавал Алексей Петрович Белозаров, высокий, тощий, сердитый мужчина по прозвищу «журов» (журавль). Он не вызывал симпатий у учениов, и мы, видимо, не представляли для него интереса. Иногда для поддержания порядка в классе он пускал в ход линейку. Время от времени учитель выдавал нам по две-три тетрадки в обмен на несколько фунтов ржи (фунт – 410 граммов). На учебный год полагалась одна ручка с пером № 86 и немного фиолетовых чернил. Перья у учеников ценились высоко и были предметом купли и обмена. Мои успехи в школе мало интересовали родителей, обремененных житейскими заботами. Реальный контроль с их стороны отсутствовал. Отец умел читать и писать, а мать была неграмотной. Действовало данное отцом напутствие: «Учись, а то в пастухи пойдешь».
Со второго класса увлекся чтением книг. Читал все, что попадало под руку. В основном это были исторические очерки, изданные Сытиным в конце XIX века для народного чтения. Помню до сих пор книги: «Брат на брата» о междоусобных войнах русских князей, о Дмитрии Донском и Мамаевом побоище, о святом Евстафии Плакиде – римском военачальнике, принявшем христианское вероисповедание, за это его отдали на растерзание львам. Книги мне давал Шурка Лясников, они валялись на чердаке их дома.
В третьем классе нашим учителем стал Алексей Федорович Большаков, только что окончивший педагогическое училище. Сразу разрушилась стена отчуждения между учителем и учениками, постепенно пробудился интерес к учебе, знаниям и книгам. Кроме уроков в классе он знакомил нас с окружающим миром. Организовывал экскурсии на стекольный завод, походы в лес, рядом с котором мы жили и росли, но мало что о нем знали. Спланировал поездку на только что построенную гидроэлектростанцию, но она не состоялась – не было денег на билеты. Жил учитель один в доме рядом со школой. В зимние вечера иногда приглашал учеников к себе. При свете керосиновой лампы читал нам повести Гоголя, стихи Некрасова, позволял рассматривать и читать все, что находилось в его комнате. Был он человеком большого ума и трудной судьбы. Я нашел его через сорок лет, в 1965 году, в Москве. Он рассказал, что после работы в нашей школе окончил институт. Преподавал. В 1936 году его арестовали, как английского шпиона. Отбыл заключение, был реабилитирован. С началом войны призвали в армию и отправили в строительный батальон рядовым, как не заслуживающего доверия. После войны преподавал, заведовал кафедрой в институте почв, защитил докторскую диссертацию. До войны женился на донской казачке, сохранившей ему верность на всю жизнь. Много в моей жизни было учителей, преподавателей, воспитателей, командиров и начальников, но ни один из них не повлиял на мою судьбу так, как Алексей Федорович Большаков.