Гоген в Полинезии
Шрифт:
получая за это кусок ткани, флакон духов или несколько банок консервов из лавки Варни.
Но любимой моделью Гогена была не Ваеохо, а рыжеволосая Тохотауа с соседнего
острова Тахуата. Любопытно, что из-за древнего смешения рас не только на Маркизских
островах, но и в других частях Полинезии ко времени открытия их европейцами было
много рыжеволосых туземцев. И сколько помнили люди, в роду Тохотауа всегда были
рыжеволосые. Она позировала, в частности, для интересной
сказания» (экспонируется в музее Фолькванг в Эссене), одной из его самых загадочных
вещей: полуобнаженная прекрасная женщина контрастирует с написанным по памяти,
тоже рыжим, но горбатым и безобразным другом Гогена по Бретани - Мейером де Хааном.
Как ни толкуй символ, заложенный в этом полотне, одно несомненно: нет никаких причин
искать прототип рыжеволосой женщины на картине у Боттичелли, как это делают многие.
Старые воспоминания отразились и на другом полотне, для которого позировала Тохотауа.
Портрет в половину роста, где она сидит с веером в руке, очень похож на портрет
Теха’аманы, написанный в 1893 году. Он тоже экспонируется в музее Фолькванг, и вместе
с репродукцией я решил поместить в книге фотографию, снятую Луи Греле в мастерской
Гогена во время сеанса (илл. 55). Тохотауа вышла замуж за Хаапуани из Атуоны, который
был лучшим танцором селения и одновременно самым опасным колдуном; люди верили,
что он может любого извести своими чарами. Хаапуани пришелся по душе Гогену так же
сильно, как Тохотауа, и он написал с него известный портрет (ныне хранится в Музее
изящных искусств в Льеже), который правильно называют «Колдун». Впрочем, хотя
картина датирована 1902 годом, иногда можно встретить совсем неподходящее название
«На Таити».
Дружбу Гогена с прекрасной Тохотауа вернее всего назвать интимной, однако никаких
раздоров с ее мужем не возникало, так как супруги были верны маркизскому взгляду,
поощряющему полиандрию. Эта форма брака, чрезвычайно редкая в других концах земли,
искони существовала на Маркизских островах; многие брачные союзы такого рода дожили
почти до наших дней. Через девять лет после смерти Гогена в Атуо-не несколько месяцев
провел человек, который тоже был дружен с Тохотауа и Хаапуани, и он рассказывает
характерную историю: «Хаапуани, распорядитель танцев, лучший резчик и лучший
барабанщик в Атуоне, был чистокровный маркизец, но безупречно говорил по-французски
и рьяно отстаивал доктрину о непогрешимости папы, он даже схватился из-за этого с
одним протестантом на террасе моего дома. Вот как он объяснял взгляды маркизцев:
«Если у меня есть друг и он на время пожелает мою жену Тохо, я не
хотела. Но моему врагу нечего рассчитывать на мое согласие. Я буду рад, если она вам
понравится»225.
Из двух десятков картин, которые Гоген написал в первые, на редкость продуктивные
месяцы 1902 года, многие стоят наравне с лучшими вещами 1892 года, когда ему было так
хорошо в Матаиеа с Теха’аманой. Самые известные из них, конечно, - «Золото их тел»,
висящая в гогеновском зале Лувра, и два варианта «Всадников на берегу» (один
принадлежит греческому судовладельцу Ставросу Ниархосу, второй экспонируется в
Фолькванге). Зато некоторые другие вещи можно назвать лишь неудавшимися набросками,
и Гоген, наверно, уничтожил бы их, если бы не контракт с Волларом. Примечательнее
всего разнообразие мотивов. Среди этих двадцати картин есть не только обычные пейзажи
и мифологические сцены, но и портреты, натюрморты, библейские сюжеты. Одна вещь
совсем уникальна для полинезийского периода Гогена, ибо главное место отведено
европейской женщине, больше того - монахине в черном. И еще одна интересная деталь
бросается в глаза, если присмотреться к маркизским полотнам: Гоген только двум из них
дал названия, и оба французские.
Трудовой день Гогена прерывался лишь для аперитива и завтрака около одиннадцати
(считая с восхода солнца, он к этому времени успевал уже поработать пять-шесть часов) и
на обед, когда приходили самые близкие друзья; к ним теперь кроме Ки Донга и Рейнера
относился Эмиль Фребо, бывший сержант, а ныне торговец, без особого успеха
пытавшийся конкурировать с Варни. Любимым напитком всей четверки был абсент, а
собирались они обычно в прохладной столовой внизу. Из маркизцев Гоген приглашал, да и
то иногда, только своего ровесника и ближайшего соседа, плотника Тиоку, с которым
очень сдружился. Других туземцев, заслуживших его благодарность, он угощал ромом или
красным вином на кухне; они и сами чувствовали себя там непринужденнее. Если к обеду
не ожидалось гостей, хозяин распоряжался, чтобы Кахуи ставил все кастрюли и
сковородки на стол, и собственноручно делил приготовленное на три равные доли: одну
себе и Ваеохо, другую двум слугам, третью собаке Пего (названной по его инициалам) и
безымянной кошке226. Хотя туземцы часто предлагали ему рыбу и овощи, закупки у Варни
и в немецкой лавке на Тахауке показывают, что Гоген по-прежнему верил в превосходство
французской кухни. Так, в декабре 1901 года и марте 1902 года он купил в обеих лавках