Гоголь. Соловьев. Достоевский
Шрифт:
Автор рассчитывал на эффект новизны сюжета и сравнивал «ад рулетки» с адом Мертвого дома. В этом было большое преувеличение; нравы игорных домов и переживания игроков не могли составить содержание целого романа. Поэтому мотив «поэзии игры» усиливается новым мотивом — любви–ненависти. Вводится автобиографический материал — воспоминания о заграничном путешествии с Аполлинарией Сусловой. Героиня романа, Полина, наследует и ее имя, и ее страстный, властолюбивый характер. Вокруг двойной темы любви и игры вырастает сложная трагикомическая интрига.
Разорившийся генерал Загорьянский, проживающий со своей семьей в Рулетенбурге, влюбляется в француженку, авантюристку Mile Blanche; Полина — его падчерица, рассказчик–игрок — воспитатель его детей. Загадочная героиня окружена поклонниками–иностранцами: французским маркизом де Грие и англичанином мистером Астлей. Генерал ждет наследства московской бабушки, чтобы расплатиться со своим кредитором де Грие и жениться на Mile Blanche. Но вместо телеграммы о кончине, сама «la baboulinka», семидесятипятилетняя, безногая, но властная и строптивая старуха, приезжает в Рулетенбург. В несколько дней она проигрывает сто тысяч и производит смятение в семье генерала. Де j Грие не претендует более на руку Полины,; Mile Blanche покидает влюбленного генерала. Рассказчик выигрывает двести тысяч, становится, довольно неожиданно для самого себя, любовником Mile Blanche и,, прожив с ней эти деньги
В «Игроке» внешнее действие — живописное, разнообразное, драматическое —преобладает над внутренним. Изображение характеров и анализ чувств уступают место рассказу об эффектных и неожиданных событиях. О жизни своей в Рулетенбурге рассказчик впоследствии вспоминает, как о «вихре, захватившем его в круговорот». «Мне все кажется порой, — пишет он, — что я все еще кружусь в том же вихре и что вот–вот, опять промчится эта буря, захватит меня мимоходом своим крылом и я выскочу опять из порядка и чувства меры, и закружусь, закружусь, закружусь…» Так. определяет автор динамический характер; своего произведения: это вихрь, буря, круговорот; момент кризиса, когда человек выскакивает из привычной колеи, теряет чувство меры. Несколько дней определяют собой судьбу всех действующих лиц. «Все это было нечто странное, безобразное и даже трагическое», — говорит рассказчик. Можно подумать, что в «Игроке» Достоевский пародирует свою собственную манеру: все действие сведено к катастрофе.
Рассказчик, молодой дворянин Алексей Иванович, охвачен двумя чувствами: любовью к падчерице генерала Загорьянского — Полине и страстью к рулетке. Обычно в центре романов Достоевского поставлен загадочный герой; в «Игроке» стоит загадочная героиня. Алексей Иванович заявляет, что «ему хочется проникнуть в тайны Полины»; он не знает, любит ли она его или ненавидит; его волнуют ее таинственные отношения с де Грие и с мистером Астлей; он с страстным напряжением разгадывает загадку гордой и властной красавицы. Изображение любви–ненависти героя к Полине носит характер личной исповеди автора; дневник Сусловой помогает нам отделить пережитое от придуманного. Подобно Полине, Суслова была влюблена в ничтожного иностранца–студента Сальвадора, который тоже обещал на ней жениться и бросил. Достоевский так же мучился ревностью, как и Алексей Иванович, так же находился в постыдном рабстве у своей возлюбленной. От имени героя он изобра жает свою личную любовную трагедию. «Право, — признается рассказчик, — мне было легче в эти две недели отсутствия, чем теперь, в день возвращения, хотя я в дороге и тосковал, как сумасшедший, метался как угорелый и даже во сне поминутно видел ее перед собою. Раз (это было в Швейцарии), заснув в вагоне, я, кажется, заговорил вслух с Полиной, чем рассмешил всех сидевших со мною проезжих. И еще раз я задал себе вопрос: люблю ли я ее? И еще раз не сумел на него ответить, т. е. лучше сказать, я опять в сотый раз ответил себе, что я ее енавижу. Да, она была мне ненавистна. Бывали минуты (а именно каждый раз при конце наших разговоров), что я отдал бы полжизни, чтобы задушить ее. Клянусь, если бы возможно было медленно погрузить в ее грудь острый нож, то я, мне кажется, схватился бы за него с наслаждением. А между тем, клянусь всем, что есть святого, если бы на Шлангенберге, намодном пуанте, она действительно сказала мне: «бросьтесь вниз», то я бы тотчас же бросился, и даже с наслаждением. Все это она удивительно понимает, и мысль о том, что я вполне верно и отчетливо сознаю всю ее недоступность для меня, эта мысль, я уверен, доставляет ей чрезвычайное наслаждение… Мне кажется, она до сих пор смотрела на меня, как та древняя императрица, которая стала раздеваться при своем невольнике, считая его не за человека… Она знает, что я люблю ее до безумия, допускает меня даже говорить о моей страсти, — и уж, конечно, ничем она не выражает мне более своего презрения, как этим позволением говорить ей беспрепятственно и бес цензурно о моей любви». Вспомним рассказ Сусловой о путеше ствии с Достоевским «на братских нача лах», о жуткой ночи в Висбадене, когда она действительно почти раздевалась перед ним и наслаждалась его унижением, вспом ним, как. искусно разжигала она его страсть, чтобы потом оттолкнуть с презре нием, — и мы поймем мечту «раба» вонзить нож в<апиператрицу». Но отверженный любовник стыдился не только рабства и унижения: его мучило, что в позоре этом он испытывал неведомое ему доселе острое наслаждение.
Алексей Иванович признается своей владычице: «Ну, да, да, мне от вас рабство — наслаждение. Есть, есть наслаждение в последней степени приниженности и ничтожества! Черт знает, может быть, оно есть и в кнуте, когда кнут ложится на спину и рвет в клочки мясо…» Омерзительная сладость падения и позора, сладострастие самоуничижения — одна из тем «Записок из подполья». В романе с Сусловой раскрылась для писателя демоническая сила эроса и ярко осветила темное и грязное подполье души. В сердце человеческом «дьявол с Богом борется». Эротическая тема в творчестве Достоевского восходит к его трагической любви–ненависти. «Игрок» — первое художественное ее воплощение. От Полины идут «фатальные женщины» его романов: Настасья Филипповна, Аглая, Катерина Ивановна, Грушенька.
Страсть граничит с безумием, связывается с навязчивыми образами: шум платья, узенький следок ноги. «Мне у себя наверху, в каморке, — говорит Алексей Иванович, — стоит вспомнить и вообразить только шум вашего платья, и я руки себе искусать готов». Так же и сладострастника Свидригайлова в «Преступлении и наказании» сводит с ума один шум платья Дуни. «Следок ноги у ней узенький и длинный — мучительный. Именно мучительный», — продолжает рассказчик.
Страсть совсем не есть поклонение красоте, уважение к личности: она иррациональна, демонична и разрушительна. Это темная одержимость, убийственная и самоубийственная. Герой с циничной откровенностью «объясняется в любви» Полине: «У меня ни одной человеческой мысли нет в голове. Я давно уже не знаю, что на свете делается, ни в России, ни здесь… Я только вас везде вижу, а остальное мне все равно. За что и как я вас люблю — не знаю. Знаете ли вы, что, может быть, вы вовсе не хороши? Представьте себе, я даже не знаю, хороши ли вы или нет, даже лицом» Сердце, наверно, у вас нехорошее, ум неблагородный, это очень может быть… Знаете ли вы, что я когда-нибудь вас убью? Не потому убью, что разлюблю или приревную, а так просто убью, потому что меня иногда тянет вас съесть… Знаете ли вы невероятную вещь: я вас с каждым днем люблю больше, а ведь это почти невозможно… Дикая беспредельная власть, хоть над мухой, ведь это тоже своего рода наслаждение. Человек деспот от природы и любит быть мучителем». Страсть, как жажда власти над другим, может вполне естественно привести к убийству. Сладострастный паук съедает свою жертву — так намечается тема Рогожина — Настасьи Филипповны.
На предложение Алексея Ивановича броситься с вершины Шлангенберга Полина насмешливо отвечает приказом подразнить
Однажды герой проиграл все и вдруг в жилетном кармане нащупал последний гульден. «А, стало быть, будет на что пообедать!» — подумал он, но воротился и поставил его на manque. «Право, — прибавляет он, — есть что-то особенное в ощущении, когда один на чужой стороне, далеко от родины, от друзей и, не зная, что сегодня будешь есть, ставишь последний гульден, самый, самый последний!»
Достоевский любил это ощущение, любил интенсивность переживания, независимо от его психического содержания. Какая спазма сжимала его горло, когда он проигрывал на чужбине последний гульден, спазма ужаса, отчаяния или непереносимого наслаждения?
В романе «Игрок» несколько выразительных, мастерски набросанных портретов. Московская бабушка Антонида Васильевна Тарасевичева, «бойкая, задорная, самодовольная, прямо сидящая, громко повелительно кричащая и всех бранящая», напоминает Хлестову из «Горе от ума» и Ахросимову из «Войны и мира». Сумасбродная, капризная, но добрая и великодушная старуха с азартом проигрывает сто тысяч, раздает червонцы нищим, нежно любит «гордячку» Полину, покровительствует бедному учителю Алексею Ивановичу, презирает иностранцев, делая исключение только для англичанина, мистера Астлей. Очень удался автору образ Mile Blanche, француженки–авантюристки, жадной до денег, расчетливой, наивно–циничной и добродушной. С нескрываемым презрением описываются немцы. На рулетке, вокруг проигрывающей бабушки, увиваются три полячишка, мелкие мошенники и паразиты, которые «стелются под стопки паньски», льстят, лебезят и обкрадывают обезумевшую старуху. Это первый набросок к сцене с поляками в «Братьях Карамазовых». Из всех иностранцев один антличанин изображен с симпатией. Мистер Астлей — чудак, застенчивый, молчаливый и добродетельный. Он тайно влюблен в Полину, спасает ее после катастрофы, дает деньги бабушке, помогает учителю, и все это делает просто, угрюмо, без фраз. Неуклюжему и угловатому англичанину противоставля ется блестящий, галантный француз де Грие, подлец и проходимец, облеченный в «изящную национальную форму…». «Национальная форма француза, — ' замечает рассказчик, — стала слагаться в изящную форму, когда еще мы были медведями. Революция наследовала дворянству. Теперь самый пошлейший французишка может иметь манеру, приемы, выражения и даже мысли вполне изящной формы, не участвуя в этой форме ни своею инициативой, ни душою, ни сердцем: все это досталось ему по наследству. Сами собою они могут быть пустее пустейшего и подлее подлейшего». Европейской форме противостоит русская бесформенность: немецкомупорядкуи фра нцузскому изяществу — русское безобразие и безудерж Немец копит 50 — 70 лет, и через пять шесть поколений из него ыходит Рот шильд. Француженка Mlle Blanche дает игрокам деньги под проценты, расчетливо продает себя богатым поклонникам, а через несколько лет у нее будет капитал в миллион франков. Русские стремятся к быстрому и легкому обогащению. Ми стер Астлей полагает, что рулетка придумана специально для русских. Они жадны и расточительны, безудержны в страстях и неистовы в азарте. Рассказчик размышляет над «русским безобразием». «Русские слишком богато и многосторонне одарены, чтоб скоро приискать себе приличную норму. Тут дело в форме. Большею частью мы, русские, так богато одарены, что для приличной формы нам нужна гениальность». Бесплодно гибнет русская одаренность (судьба Алексея Ивановича) в разгуле, страстях, азарте; бессмысленно расточаются молодые силы. У России нет прочных традиций, установившихся форм. Когда уляжется усский хаос, построится русский космос? Когда появится русский «положительно–прекрасный человек»? Эти мысли приводят писателя к теме его следующего романа «Идиот».
«Игрок» — блестящая импровизация; в нем все достоинства и недостатки этого жанра. Составлен он из разнородного материала; в затейливую интригу вплетены личные воспоминания автора; использован эффект новизны сюжета (царство рулетки), и в заключение поставлен вопрос о новой русской форме.
Роман «Игрок» был продиктован Достоевским стенографистке Анне Григорьевне Сниткиной. Будущей жене писателя было суждено первой услышать его повесть о любви к Полине Сусловой.
О первом сеансе стенографии Анна Григорьевна пишет в своих воспоминаниях: «Он, видимо, был раздражен и не мог собраться с мыслями. То спрашивал, как меня зовут, и тотчас забывал, то принимался ходить по комнате, ходил долго, как бы забыв о моем присутствии». Продиктовав несколько фраз, Достоевский попросил Анну Григорьевну прийти вечером. Началась их совместная работа. «Я приготовилась, — продолжает она, — а Федор Михайлович принялся ходить по комнате довольно быстрыми шагами, наискось от двери до печки, причем, дойдя до нее, непременно стучал об нее два раза… Однажды, находясь в каком-то особенном, тревожном настроении, Федор Михайлович поведал мне, что стоит в настоящий момент на рубеже и что ему представляются три пути: или поехать на Восток, в Константинополь и Иерусалим и, может быть, там навсегда остаться, или поехать за границу на рулетку и погрузиться всею душою в так захватывающую его игру, или, наконец, жениться во второй раз».