Голем и джинн
Шрифт:
— Да, но она не знала, кто такие джинны.
— А ты ей все рассказал?! Зачем?
— Чтобы она не убегала. Но она все-таки убежала.
— А где она живет?
— На восток от Бауэри.
— Понятно, но в каком квартале? Кто она по национальности?
— Понятия не имею. На вывесках там были вот такие буквы.
Карандашом на клочке бумаги Джинн изобразил несколько букв, которые видел на вывесках магазинов.
— Это на иврите, — заключил Арбели. — Значит, ты был в еврейском квартале.
— Возможно.
— Мне это не нравится, — вздохнул жестянщик.
Он никогда особенно не интересовался политикой, и если у него и имелись какие-то предубеждения,
— Напрасно ты ей все рассказал.
— Если она станет об этом болтать, ей никто не поверит.
— Но неприятности все равно могут случиться. Что, если она придет сюда и начнет трепать языком? Или еще хуже — расскажет своим евреям из Нижнего Ист-Сайда, что встретила ужасное и опасное существо, которое живет среди сирийцев на Вашингтон-стрит?
— Тогда мы посмеемся и скажем, что она свихнулась.
— Ты собираешься смеяться над целой толпой?! Собираешься смеяться, когда будут грабить магазин Сэма и поджигать кофейню Фаддулов?!
— Но с какой стати они…
— Им не нужны причины! — сердито крикнул Арбели. — Как ты не понимаешь? Людям не нужны причины, чтобы творить зло, — им достаточно повода! Ты живешь среди добрых, работящих соседей, а твое легкомыслие может навлечь на них беду. Ради бога, не порти им жизнь из-за своих прихотей!
Его горячность поразила Джинна. Он никогда не видел Арбели таким сердитым.
— Ладно, — сказал он, — я прошу прощения и никогда больше туда не пойду.
— Хорошо, — кивнул Арбели, удивленный такой неожиданной покладистостью. — Очень хорошо. Спасибо.
И они вернулись к своей работе.
Через несколько ночей в городе случился первый настоящий снегопад. Джинн стоял у окна и смотрел, как беззвучно исчезает из виду город. Он видел снег и раньше: сухой и колючий, несущийся по земле в пустыне, и белый, сияющий на вершинах гор. Но этот снег смягчал все, к чему прикасался, и закруглял прямые линии домов и крыш. Джинн дождался конца снегопада и вышел на улицу. По нетронутому белому ковру он отправился в порт.
Суда у причалов покачивались на черной воде. Их палубы и снасти были обведены белым. Тишину нарушали только мужские голоса и смех, доносящиеся из соседнего бара.
Такого покоя он еще никогда не чувствовал в этом городе и понимал, что продлится тот недолго. Утром Джинн опять будет делать сковородки и изображать бедуина — ученика жестянщика. Тайная жизнь. Он вспомнил, какую острую радость почувствовал, когда рассказал о себе той женщине. Как будто на мгновение опять стал свободным.
Иногда чей-то тихий голос шептал ему в ухо: «Глупец, почему ты не возвращаешься домой?» Но, едва возникнув, эта мысль тут же оказывалась погребенной под тысячью страхов и возражений! Даже если ему удастся пересечь океан, он не сможет вернуться в свой прозрачный дворец и в свою прежнюю жизнь в этом новом облике. Ему придется жить в большом поселении джиннов, среди своих, но все-таки
Нет, если уж ему суждено стать чужим своим соплеменникам, лучше жить в Нью-Йорке. В конце концов он найдет способ освободиться. А если не найдет? Тогда, наверное, так и умрет здесь.
Голем, сидя у окна, наблюдала за тем, как падает снег. Холод просачивался в комнату через щели в рамах, и она покрепче закуталась в пальто. Сам по себе холод ее не беспокоил, но от него промерзала и коченела глина, составляющая ее тело, и тогда женщина становилась беспокойной и раздражительной. С недавних пор она стала носить пальто и дома, но это не очень помогало. Ноги уже начинали ныть, а ведь было всего два часа ночи.
Но снег был очень красив. Жаль, что нельзя выйти и пройтись по нему, такому нетронутому и свежему. Она представила себе могилу равви, там за рекой, в Бруклине, тоже прикрытую пушистым белым покрывалом. Она непременно навестит ее на днях, но сначала надо выяснить, как туда добраться. Ей еще не приходилось бывать в Бруклине; она вообще нигде не была, кроме Нижнего Ист-Сайда. И разрешается ли женщинам посещать кладбище? Как узнать об этом, не обнаружив своей неосведомленности?
Только после смерти равви она осознала, как мало знает о культуре людей, среди которых живет. Уже через несколько минут после ее страшного открытия соседи начали исполнять свои роли, действуя по хорошо знакомому им сценарию: привели доктора, завесили зеркала. Ее поразила тогда открытая неприязнь и негодование юноши, сидевшего над телом, и ей приятно было, что Майкла такое поведение явно возмутило, но он хотя бы знал, какие правила нарушает, а она словно двигалась впотьмах.
Майкл. Она подозревала, что даже без своей сверхъестественной способности смогла бы догадаться, о чем он хотел попросить ее тогда, в коридоре. Хорошо, что он этого не сделал. «Суди о человеке по его делам, а не по мыслям». Равви был прав: Майкл — славный человек, и она была бы рада увидеться с ним снова. Возможно, они и будут иногда случайно встречаться на улице или в пекарне. Они могут иногда разговаривать, могут даже подружиться. Она надеялась, он не станет возражать.
А жизнь тем временем шла своим чередом. На работе миссис Радзин выразила ей сочувствие и, между прочим, упомянула, что в течение семидневной Шивы мистер Радзин непременно зайдет в дом равви, чтобы принести соболезнования от их семьи. (А почему не пойдет сама миссис Радзин: потому, что женщин туда не пускают, или просто потому, что ей не с кем оставить детей? Где можно получить ответы на все эти вопросы?) Анна и миссис Радзин предложили взять на себя клиентов и кассу, чтобы Хава могла спокойно работать в глубине пекарни. Это было очень мило с их стороны, и она с благодарностью согласилась.
Работая в одиночестве, она смогла наконец подумать о событиях прошедших дней и разобраться, что из них действительно случилось, а что ей почудилось. Встреча со светящимся человеком в особенности казалась ей теперь плодом ее воображения. Он не оставил никакого реального следа своего существования, кроме того, что хранился у нее в памяти.
Она вздрогнула, вспомнив; что раскрыла ему свою тайну. Но это было выше ее сил. Он так легко и охотно поделился с ней своей, что на какое-то мгновение излишняя осторожность показалась ненужной и даже глупой. И тут он как раз спросил ее: «Что ты такое?» — и она не смогла противостоять его откровенному и жаркому любопытству.