Голем и джинн

Уэкер Хелен

— Ни одного?!

— Может, я вообще единственная.

Пораженный этими сведениями, Джинн ничего не сказал, и они продолжали молча идти, обходя парк по периметру.

— А тебе сколько лет? — нарушила молчание женщина.

— Несколько сот. И если со мной не случится какой-нибудь беды, я проживу еще лет пятьсот-шестьсот.

— Значит, для джинна ты довольно молодой.

— Ну, не такой молодой, как некоторые.

— Ты попрекаешь меня моим возрастом? — нахмурилась она.

—

Нет, просто это многое объясняет. Например, твою робость.

Это задело ее.

— Я не собираюсь извиняться за то, что веду себя осторожно, — сердито заявила она. — Я вынуждена так жить. И ты, кстати, тоже.

— Можно быть осторожной, а можно — трусливой. Посмотри на нас. Гуляем ночью в парке далеко от дома. И ничего страшного не происходит: луна с неба не падает и земля не трясется.

— Если до сих пор ничего не случилось, это еще не значит, что так будет всегда.

— Это правда, — улыбнулся он. — Может, меня еще ждет большой сюрприз. И тогда ты сможешь говорить мне: «Я ведь тебя предупреждала».

— Это будет слабым утешением.

— Ты всегда такая серьезная?

— Да. А ты всегда такой легкомысленный?

— Тебе обязательно надо познакомиться с Арбели, — усмехнулся Джинн. — Вы двое быстро бы спелись.

Теперь улыбнулась она:

— Ты часто его поминаешь. Вы с ним очень близки?

Она ожидала, что Джинн начнет расхваливать своего друга, но тот сказал только:

— Он желает мне добра. И конечно, очень помог.

— И тем не менее?

— Я знаю, что недостаточно благодарен, — вздохнул Джинн. — Он добрый и щедрый человек, но я не привык полагаться на кого-то еще. Я сразу начинаю чувствовать себя слабым.

— Разве полагаться на других — это слабость?

— А разве нет? Если Арбели вдруг умрет завтра, мне придется искать себе другое занятие. Я никак не могу повлиять на это событие, но сам завишу от него. Это что, не слабость?

— Да, наверное. Но если так рассуждать, то все вокруг слабые. Просто так устроена жизнь, и с этим надо смириться.

— Но когда-то я был выше этого! — с неожиданной яростью воскликнул он. — Когда-то я ни от кого не зависел! Ходил куда хотел и делал что хотел! Мне не нужны были ни деньги, ни работа, ни соседи. Не было этих бесконечных «доброе утро» и «как дела», хочется тебе их говорить или нет!

— И тебе никогда не бывало одиноко?

— Бывало иногда. Но тогда я находил своих сородичей и какое-то время проводил в их компании. А потом мы снова расставались, когда этого хотели.

Она попыталась представить себе такую жизнь: без постоянного занятия и соседей, без пекарни, без Радзинов и Анны. Без знакомых лиц и привычного порядка дня. Это напугало ее.

— Наверное, големы не годятся для

такой независимой жизни.

— Ты просто никогда не пробовала.

Она покачала головой:

— Ты меня не понимаешь. Каждый голем создан для того, чтобы служить хозяину. Когда я ожила, я уже подчинялась своему. Его воле. Я слышала каждую его мысль и слушалась без колебаний.

— Это ужасно.

— Наверное, для тебя. А для меня это был единственный возможный путь. Когда он умер и наша связь оборвалась, у меня в жизни не осталось цели. Теперь я подчиняюсь каждому, хоть и совсем немного. Мне приходится с этим бороться: я ведь не могу выполнять всечужие желания. Но иногда у себя в пекарне я вдруг протягиваю кому-нибудь буханку хлеба, потому что знаю: человек этого хочет. На мгновение он становится моим хозяином. И в это мгновение я всем довольна и мне хорошо. Если бы я была такой свободной, как ты говоришь, у меня в жизни вообще не осталось бы смысла.

— И ты была счастлива, когда тобой кто-то управлял? — недоверчиво спросил он.

— Дело не в счастье. Просто это было правильно.

— Хорошо, тогда ответь на мой вопрос. Если каким-нибудь чудом или колдовством ты могла бы вернуть своего хозяина, ты бы этого хотела?

Вопрос был очевидным, но она никогда не задавала его себе, и у нее не было готового ответа. Она едва знала Ротфельда и не успела понять, что он за человек. Но предположить-то она могла? Каким может быть человек, который захочет взять себе в жены голема и закажет его, как разносчик заказывает новую тележку?

Но какое счастье было бы вновь обрести прежнюю уверенность! Память о той манила и ласкала. И у нее не было бы чувства, что ее используют. Один выбор, одно решение, и потом — ничего.

— Не знаю, — сказала она наконец. — Может, и хотела бы. Хотя, наверное, это было бы почти как смерть. Но может, это и к лучшему. Я делаю так много ошибок, когда все решаю сама.

Джинн ответил на это каким-то звуком, отдаленно напоминающим смех. Его губы сжались в прямую линию; запрокинув голову, он смотрел на верхушки деревьев, как будто ему невыносимо было смотреть на нее.

— Тебе не понравилось то, что я сказала?

— Не делай этого! — рявкнул он. — Не заглядывай в меня!

— Даже не собиралась, — возразила она.

Внутри у нее шевельнулась непривычная обида. Она ответила ему честно, но эта честность, похоже, оттолкнула его. Что ж, пусть будет так. Раз он не хочет видеть ее, она доберется домой и сама. Она не ребенок, что бы он там ни думал.

Она уже прикидывала, как вернется обратно на Бродвей, когда он снова заговорил: