Голем и джинн
Шрифт:
— И твоя жизнь тогда бы была совсем другой?
Все эти разговоры о племенах, кланах и шейхах не особенно занимали его, но ее глаза светились любовью, и это было интересно.
— Если бы мой отец был шейхом, меня бы вовсе не было! — с улыбкой объяснила она. — Он был бы посватан другой женщине из гораздо более сильного клана, чем мамин.
— Посватан?
— Обручен. Отец моего отца и отец моей матери договорились об их свадьбе, когда мать только родилась. — Заметив недоумение в его глазах, она хихикнула. — Разве джинны не женятся?
— Конечно же у нас есть родители. Мы ведь должны откуда-то появиться. Но обручение, женитьба… нет, все это нам незнакомо. Наша любовь свободна.
Она не сразу поняла, а когда поняла, ее глаза широко раскрылись.
— Ты хочешь сказать, у вас можно любить кого угодно?
— Лично я предпочитаю женщин, — усмехнулся он, — но да, ты правильно поняла.
— И… человеческих женщин тоже? — выспрашивала она, покраснев.
— Мне пока еще не приходилось.
— Если бы наша девушка позволила себе такое, ее бы изгнали из племени.
— Чересчур суровое наказание за вполне естественное поведение, — заметил Джинн.
Это, пожалуй, еще интереснее, подумал он. Конечно, не эти человеческие обычаи, которые казались ему глупыми, ханжескими и смешными, а сам интригующий ход их разговора, легкость, с какой он заставлял ее краснеть при одном лишь упоминании самых простых вещей.
— У нас так принято, — возразила она. — Насколько тяжелее была бы жизнь, если бы нам приходилось беспокоиться еще о любви и ревности. Нет уж, лучше пусть будет так, как есть.
— А ты? Ты тоже уже обручена? Или сможешь сама выбрать себе супруга?
Она замолчала. Джинн понял, что этот вопрос был для нее непростым. И вдруг они почувствовали сильный толчок, и земля словно закачалась под ними.
Фадва вцепилась в подушку:
— Что это было?
Наступило утро. И он засиделся с ней слишком долго. Кто-то пытался разбудить ее.
Еще один толчок. Джинн наклонился к девушке, взял ее за руку и на мгновение прижал ее к губам.
— До следующего раза, — прошептал он и отпустил ее.
Кто-то звал ее по имени. Она открыла глаза — но разве они уже не были открыты? — и увидела склонившееся над ней лицо матери.
— Девушка, что с тобой? Ты не заболела? Я трясу тебя и трясу!
Фадва вздрогнула. На мгновение лицо матери показалось ей мертвым, а глаза превратились в черные дыры.
Теплый ветерок шевельнул стенки шатра. Снаружи послышался шум: козы блеяли в своем загоне. Мать оглянулась, а когда она повернулась обратно к Фадве, лицо у нее было обычным, озабоченным и смуглым.
— Давай, Фадва, просыпайся! Пора доить коз, слышишь?
Девушка села и потерла лицо, смутно ожидая, что опять проснется в стеклянном дворце, словно там, а не здесь была явь. Все утро, работая, она иногда закрывала глаза и снова представляла себе, что она там, чувствовала легкое прикосновение его губ к своей руке и неожиданный ответный
15
Голем и Майкл Леви стояли на Бруклинском кладбище рядом с недавно вскопанным участком. На одной стороне каменной плиты было выгравировано имя Эльзы Мейер и две даты; другая сторона была чистой, как будто еще не слышала горькой новости.
Майкл привел женщину на кладбище и сейчас стоял рядом, охваченный печалью и терзаемый угрызениями совести. Несколько дней назад он перед самым закрытием зашел к ней в пекарню и извинился, что не приходил раньше.
— Был в больнице на Суинберне, — объяснил он. — Подхватил грипп.
Она понимала, что он говорит правду, но все-таки, по ее мнению, Майкл выглядел куда здоровее, чем раньше. Щеки у него порозовели, а темные круги под глазами исчезли. Только взгляд был по-прежнему тяжелым, грустным и чересчур усталым для такого молодого человека. Такой же взгляд, как у его дяди.
— Я просто хотел проверить, не надо ли вам чего-нибудь, — сказал он. — Я не знаю, помогал ли вам дядя деньгами, но у меня есть знакомые в Еврейском благотворительном обществе…
— Спасибо, Майкл, но мне ничего не надо, — прервала его она. — У меня есть все, что требуется.
— Наверное, требуется вам не больше, чем мне, — неловко улыбнулся он. — Немного еды, немного сна — и снова за работу.
Ее собственная улыбка немного померкла, но, не заметив этого, Майкл продолжал:
— Завтра я хочу сходить на кладбище, на могилу дяди. Не знаю, соблюдаете ли вы Шаббат, но если вы тоже захотите пойти…
Волнение и надежда в его голосе смущали ее, но ей действительно очень хотелось сходить на могилу равви.
— Да, я была бы очень вам благодарна.
Они договорились встретиться у нее в пансионе в десять утра. Майкл ушел, и колокольчик на двери громко прозвонил ему вслед.
Тотчас же после его ухода она почувствовала облегчение. Если бы их отношения могли сложиться иначе! Ей так хотелось иметь друга, с которым можно было бы поговорить, который знал равви. Но она нравилась Майклу, и это все усложняло, особенно потому, что его чувство, как она понимала — возможно, яснее, чем он, — было тесно переплетено с виной и раскаянием. Не мимолетный интерес, а темное влечение. Придется поговорить с ним об этом. По возможности мягко.
Анна все еще возилась в задней комнате, притворяясь, что никак не может справиться со шнурками. При виде Голема на лице у нее расцвела хитрая улыбка.
— Пожалуйста, не смотри на меня так. Он просто друг, и ничего больше.
— А ты хочешь, чтобы стало больше?
— Нет, не хочу! — Она растопырила и опять расслабила пальцы, чтобы успокоиться, иначе вырвала бы застежку с корнем. — Я ничего такого к нему не чувствую. А он чувствует — ко мне. — Голос ее стал умоляющим. — Ну почему мы не можем просто дружить? Почему все должно быть так сложно?