Голем в Голливуде
Шрифт:
– К сожалению, нет. Друзей не так много, и прежде чем их беспокоить, надо разобраться, что к чему. Вот завтра с утра и займусь.
– Ничего, это терпит до понедельника.
– Я думала, дело срочное.
Джейкоб пожал плечами:
– Неловко портить вам выходные.
– Мы уже выяснили, что я безнадежная тюха.
– Напоминать излишне. Я же здесь, верно?
– Верно. Вы здесь.
Край столешницы, впившийся в ребра, известил, что Джейкоб слишком уж подался к собеседнице.
– Я вас погуглила, –
Джейкоб вскинул бровь.
– Все по-честному – моя очередь.
– Нашли что-нибудь интересное?
– Вот уж не думала, что мы однокашники по Лиге плюща.
– Да нет, я же не доучился.
– Так. Опять я ляпнула, да?
– Все нормально. Год был не зряшный. Так я себе говорю, поскольку все еще выплачиваю ссуду на обучение. Но в итоге все сложилось. Я закончил Калифорнийский университет в Нортридже. Та же мура, только в другой упаковке.
– Почему ушли?
– Мама умерла, – сказал Джейкоб. – Не хотел оставлять отца одного. Он не вполне здоров… проблемы со зрением и… В общем, я решил, так будет лучше.
– Добрый поступок.
– Да, наверное.
– Еще сомневаетесь? Вы хороший сын.
– Угу. Правда, дело-то в другом.
Дивия молчала.
– Да, я хотел помочь отцу. Но так выходит, будто я кинулся его спасать. Чушь собачья, он и сам прекрасно справляется. – Джейкоб помолчал. – Я ушел из-за себя. Запутался, впал в депрессию, никак не мог выбраться. Полсеместра ни черта не делал, у меня забрали стипендию и выкинули вон. Конечно, все было вежливо. Сказали что-то вроде: «Предлагаем вам взять академический отпуск». Теоретически я могу восстановиться. – Он засмеялся и покачал головой. – А что у вас?
В глазах Дивии плескалось сочувствие, она закусила губу, словно стесняясь банальных утешений.
– У меня?
– Почему вы уехали из дома?
Истинное сочувствие, подумал Джейкоб, подсказало бы сменить тему Наверное, Дивию посетила та же мысль.
– Бежала от взрослой жизни, – улыбнулась она.
– Ага.
– Мои родители очень консервативны. Их поженили по семейному сговору. Они были довольны и, конечно, не понимали, почему я так не хочу. Мол, время уходит. Теперь они твердят, что я вообще не выйду замуж. В мой последний приезд мама спросила, не лесбиянка ли я.
Джейкоб улыбнулся и прихлебнул чай.
– Для справки – нет, – сказала Дивия.
– Меня это никоим образом не касается, – ответил Джейкоб.
Помолчали.
Джейкоб вновь поблагодарил столешницу, черт бы ее побрал.
– Послушайте, я не знаю ваших планов… – начал он.
Но Дивия уже опустила глаза и покачала головой.
– Рекорд, – усмехнулся Джейкоб. – Я даже не договорил.
– Извините, если я произвела на вас неверное впечатление, – сказала Дивия.
– Бывает. И вы меня извините.
Дивия сплела пальцы:
– Нет, вы не понимаете.
– Я
– Нет. Не понимаете.
Молчание.
– Мы с вами разные, Джейкоб. – Из-за акцента имя в ее устах прозвучало почти как древнееврейское Яков.
– Различия бывают на пользу.
– Да, иногда.
– Но не в нашем случае.
– Не скажу, что я этому рада.
– Тогда вы правы. Я не понимаю.
– Дело не в том, рады мы или нет.
– По-моему, только в этом и дело.
– Вот как? Правда?
– А в чем еще?
Дивия не ответила.
– Каждый день мы с вами видим несчастья, – сказал Джейкоб. – Видим смерть. Не знаю, чему это научило вас, а я понял: жить надо сейчас, в эту секунду.
Дивия печально улыбнулась:
– Когда, если не теперь.
Джейкоб сощурился:
– Да.
Дивия вздохнула, встала и плотно запахнула халат:
– Я дам знать, когда появятся результаты, детектив Лев.
С улицы Джейкоб смотрел на ее окно, дожидаясь, когда она выключит свет. Окно погасло, и в разлившейся темноте ночное небо извергло холодную россыпь звезд.
Енох
В детстве Ашам научилась вести счет дням по солнцу, но в этих безликих краях, где нет времен года, восходы и закаты потешаются над ней.
В итоге она перестает считать дни. Потом забывает, что такой счет вообще существует.
Она забывает, куда идет. И зачем.
Дело не в упадке духа – просто никак не вспомнить, кто и что сделал. Она забывает, что было что забывать.
Внутренний голос говорит: ступай домой.
Она не понимает, что это значит.
Потом она уже ищет не брата или свой дом, но огромного человека по имени Михаил. Чтобы припасть к его ногам и вымолить окончание пытки.
Он помнится милосердным, он, конечно, пособит.
Но может, она запамятовала. Может, он ей привиделся.
Одуряющая жара. Мир плывет и качается.
Точно грызуны, чьи глаза вспыхивают во тьме, она передвигается в сумерках. Шелушащиеся ступни и ладони оттирает песком, подсмотрев за змеями, что сбрасывают кожу, елозя меж камней. Ящерицей кидается на ящериц и, пяткой расплющив им головы, высасывает у них внутренности.
Видит людей и стремглав к ним мчится. Но лица их растворяются, словно озерца прохладной воды, что вдруг возникают под палящим солнцем. Зовущие руки обрастают шипами. В ярости она их ломает, лижет вяжущий сок.
День за днем одно и то же.
День за днем дрожит земля.
Сначала она думала, что это ее саму бьет дрожь. Но душераздирающий треск и зазубренная трещина, вдруг распоровшая монотонную равнину, все разъяснили. Это произошло так быстро, что она, очумелая, даже не успела по-настоящему испугаться.