Голем в Голливуде

Келлерман Джонатан

Миска с нетронутыми кукурузными хлопьями так и осталась на диванном подлокотнике.

Хауи О’Коннор дотошно зафиксировал, что содержимое миски превратилось в кашу.

Когда Лора не вышла на работу, ее коллега, она же лучшая подруга, забеспокоилась. На стук в дверь никто не ответил. Подруга заглянула в окна. Вторую комнату Лора использовала как гардеробную. Вот там она и лежала среди разбросанной обуви.

После этого город закрылся на все замки.

Четыре месяца было спокойно.

А затем прежний стиль: ночное

проникновение, море крови, разор. В спальне Дженет Стайн.

Утром Дениз вошла в квартиру, открыв дверь своим ключом. Она частенько ночевала у сестры, если дома становилось невмоготу. Нынче они сговорились прошвырнуться по магазинам за джинсами. Дверь в спальню была закрыта, и Дениз решила, что сестра еще спит. Угостилась колой, с полчасика подождала и, потеряв терпение, без стука вошла в спальню.

Девушка, у которой и так-то не все в порядке с головой, увидела такое.

И о чем он собрался с ней говорить?

Седьмое убийство ломало трафарет. Инес Дельгадо стала второй жертвой, в теле которой не обнаружили сперму. Следов веревки на запястьях не было, и, хотя труп нашли в спальне, во всем доме тоже царил разгром.

Повалена мебель. Видимо, Инес пыталась убежать, не вышло, она кинулась в спальню, но не успела запереться.

Нет, характер ранений и кровавые следы это опровергают. На животе жертвы пятнадцать ножевых ран, ванная изгваздана кровью и желчью. Через прихожую кровавый след тянется к изножью кровати. Следователь предположил, что горло перерезали уже мертвой Инес – возле головы почти нет крови.

Стремление быть последовательными? Шесть перерезанных глоток требовали седьмую?

Кэтрин Энн Клейтон нашли через неделю – верхний сосед пожаловался на запах.

Мать-одиночка Шерри Левек на выходные отвезла пятилетнего ребенка к бабушке с дедушкой.

Щелкнула кофеварка.

Наступал рассвет, уже три ночи он спал урывками, а возбуждение не спадало. Паршиво. Он знал лишь одного человека, умевшего сутками напролет вкалывать без сна, – его мать в маниакальные периоды.

Анализ крови на биполярность не делают. Определенного генетического маркера нет.

Перешагивая через бумаги и бутылки, Джейкоб прошел в спальню. Поставил будильник на полдевятого.

Догола разделся, нырнул в сбитые простыни и уставился в пузырчатый потолок.

Спать, спать, спать… Черта лысого.

Почему? Из-за фотографий? Побочный эффект недосыпа? Или тревога из-за ненормально долгой бессонницы?

Джейкоб сел в кровати. Надо пропустить рюмашку на сон грядущий.

На сон бегущий.

Все равно. Лишь бы уснуть.

Глава двадцать первая

Родители Дениз и Дженет Стайн жили в Холмби-Хиллз. Живая изгородь смолосемянника окружала голландский колониальный особняк. Джейкоб нажал кнопку интеркома. Служанка известила, что хозяев дома нет.

– Наведайтесь

в клуб.

Джейкоб обернулся. Мадам. В розовой помаде губы, раздутые, как спасательный круг, розовый спортивный костюм от «Джуси Кутюр», на розовом поводке йоркширский терьер в розовом ошейнике, инкрустированном стразами.

– После полудня они всегда там, – сказала дама.

Терьер раскорячился и наложил кучку на лужайке Стайнов.

– Я ищу Дениз, – сказал Джейкоб.

Дама расплылась в улыбке:

– Наверняка они сообщат, где ее найти.

Как выяснилось, речь шла о загородном клубе «Гринкрест», что в двух милях к западу от Уилшир-бульвара. Джейкоб поблагодарил за информацию. Отъезжая, глянул в зеркало заднего вида, прикидывая процент натурального в розовой даме, и нахмурился: за собакой она не убрала.

Полицейская бляха не помогла проникнуть в клуб.

Джейкоб позвонил Эйбу Тайтелбауму.

– Мой блудный малыш Яков Меир. Как поживаешь?

– Здравствуйте, Эйб. По-прежнему на страже добра. Как вы?

– Не оказываю никакого сопротивления. Как твой батюшка-ламедвавник?

– Всякий, кто себя мнит ламедвавником, по определению не ламедвавник.

– Я не сказал, что он себя мнит ламедвавником. Я считаю его ламедвавником. Не просто считаю – я точно знаю. Что стряслось?

Джейкоб объяснил ситуацию.

– Погоди минутку, – сказал Эйб.

В трубке заиграла музыка, а Джейкоб насладился разительной переменой в охраннике. Тот лениво потянулся к телефону, затем вскочил как ужаленный и богобоязненно приник к дымчатому стеклу.

Джейкоб усмехнулся и помахал.

На счет «восемьдесят один» шлагбаум поднялся.

Эйб вернулся на линию:

– Я произвел эффект?

– Как Моисей на Чермное море.

– Славно. Выпей. Пусть запишут на мой счет.

«Гринкрест» открыли евреи, которых не пускали в загородные клубы для городской неиудейской знати. Стены были увешаны непринужденными фото основателей киностудий и забытых комедиантов. В семидесятые годы правила смягчились, но в обеденном зале, заполненном хорошо одетыми несерьезными людьми, которые от души хохотали и аппетитно ели, еще чувствовалась явно синагогальная атмосфера. Под стать кессонам дубового потолка, здешние посетители были ухожены и вылощены.

Метрдотель, встретивший Джейкоба у дверей, деликатно кивнул на кабинку, где в одиночестве выпивала женщина в дорогом трикотажном платье.

– Пожалуйста, недолго, – сказал он.

В стильном макияже Роды Стайн имелся недочет – пятно на шее, соперничавшее с окрасом фламинго. Джейкоб сделал вывод, что огромный бокал с «пинья колада» у нее не первый.

Дама смерила Джейкоба взглядом:

– Сегодня я не подаю.

Он усмехнулся:

– Джейкоб Лев, лос-анджелесская полиция. Можно присесть?