Голиков Аркадий из Арзамаса
Шрифт:
Легко ссужал приятелей деньгами, никогда не напоминал о возврате. Любил угостить друзей, а то и незнакомых.
Много ездил, однако по-настоящему хорошо себя чувствовал в родных местах.
"...Скучаю уже я по России. Где мой пруд? Где мой луг? "Гей вы, цветики мои, цветики степные!" Всех я хороших людей люблю на всем свете. Восхищаюсь чужими долинами, цветущими садами, синими морями, горами, скалами и утесами.
Но на вершине Казбека мне делать нечего - залез, посмотрел, ахнул, преклонился, и потянуло опять к себе, в нижегородскую
Любил хорошие песни. Помню, разбудил меня ночью, чтобы спеть новую, только что услышанную:
По военной дороге
Шел в борьбе и тревоге
Боевой восемнадцатый год...
Часто пел "Гори, гори, моя звезда...", и мне всегда казалось, что думает он о красноармейской звездочке.
Был по привычкам солдат, но, как все люди, тянулся к теплому человеческому житью.
"В сущности, у меня есть только - три пары белья, вещевой мешок, полевая сумка. Полушубок - папаха - и больше ничего и никого, ни дома, ни места, ни друзей.
И это в то время, когда я вовсе не бедный, и вовсе уже никак не отверженный и никому не нужный.
Просто - как-то так выходит".
И не подумайте, пожалуйста, что был он несчастлив, таил в себе какую-то беду или обиду. Несчастливые люди не пишут такие книги, какие написал он, и уж, конечно, не совершают веселые и даже озорные поступки.
Как многие физически и духовно сильные люди, он был добр. Как почти все добрые - легко раним. Не боялся боли, холода, жажды. Но совершенно не мог выносить грубость, хамство. Тогда - срывался. Тогда темнели глаза, начинал подергиваться левый уголок губы. Тогда он мог быть даже опасен.
Это теперь звучит красиво, романтично: в пятнадцать командовал взводом, в семнадцать стал командиром полка. Но стоит задуматься, какая тяжесть ложилась на плечи такого командира.
Когда Аркадий Гайдар стал командиром, за ним, отдающим приказ, посылающим людей в бой, может быть, и на гибель, стоял еще зачастую не суровый Дисциплинарный устав, а лишь личный авторитет. Каково завоевать и удержать такой авторитет командиру, если многие из бойцов годятся ему в отцы?
Он хорошо знал войну, ее кровь, ее пот, ее жестокость. Но это была война за правое дело, и он любил свою боевую молодость, "очень дымное, тревожно-счастливое время".
Летом 1931 года Аркадий Гайдар закончил в Крыму в Артеке повесть "Дальние страны". Потом уехал в Хабаровск в газету "Тихоокеанская звезда".
Снова увлечен журналистской работой: очерки, фельетоны, корреспонденции... Побывал на Имане, на границе с Маньчжурией, на заледеневшем озере Ханка. Выходил на судне "Совет" в Японское море. Поднимался пешком на перевал Сихоте-Алинь.
Уже через три месяца после приезда на Дальний Восток задумал новую повесть. Дневник Аркадия Гайдара помогает проследить, как она создавалась.
"Надо собраться и написать для "Молодой гвардии" книгу. Крым, Владивосток. Тимур, Лиля - все это связать в один узел, все это перечувствовать
"...Только сегодня начинаю писать эту книгу. Она вся у меня в голове, и через месяц я ее окончу... Это будет повесть. А назову я ее "Мальчиш-Кибальчиш".
"...Было написано 25 страниц, и все шло хорошо... А когда перечитал, то зачеркнул все, сел и снова написал всего 9 страниц - стало гораздо лучше. Но сначала зачеркивать было жаль, и зачеркивал, скрепя сердце".
"Стоят светлые солнечные дни. Может быть, оттого, что именно в эти дни - ровно год тому назад - я был в Крыму, мне легко писать эту теплую и хорошую повесть.
Но никто не знает, как мне жаль Альку. Как мне до боли жаль, что он в конце книги погибнет. И я ничего не могу изменить..."
"...Неожиданно, но совершенно ясно понял, что повесть моя должна называться не "Мальчиш-Кибальчиш", а "Военная тайна". Мальчиш - остается мальчишем - но упор надо делать не на него, а на "Военную тайну", - которая вовсе не тайна".
"К своему глубокому огорчению, перечитав впервые все то, что мною уже написано, я совершенно неожиданно увидел, что повесть "Военная тайна" никуда не годится. И надо переделывать все с самого начала".
Выступая на первом съезде советских писателей, Алексей Толстой произнес фразу:
"Язык готовых выражений, штампов, какими пользуются не творческие писатели, тем и плох, что в нем утрачено ощущение движения, жеста, образа".
Странное это словосочетание "не творческие писатели" он обронил легко, без нажима, упомянул, как понятие реально существующее и потому естественное. Зал даже не успел отреагировать. Лишь кто-то закашлялся.
Если же говорить о писателях как о таковых, то для них как раз очень характерны те чувства, которые то и дело прорываются в записях Аркадия Гайдара, посвященных "Военной тайне": "неожиданно понял...", "совершенно неожиданно увидел", "мне до боли жаль... и я ничего не могу изменить..."
Родился под пером писателя человек, и вдруг он сам порой неожиданно для автора начинает совершать какие-то поступки, сам определяет свою судьбу.
Характерны и жестокие сомнения, которые набегают я отступают, как приливы и отливы.
"Насчет "Военной тайны" - это все паника. И откуда это я выдумал, что повесть "никуда не годится" - хорошая повесть".
В дальневосточных дневниках Аркадия Гайдара слышатся удары сердца, то учащенные, то спокойные, когда, занимаясь писательским делом, он все завязывал в один узел, все перечувствовал заново и писал совсем о другом.
Это - в большом и в малом.
В дневнике: "За последние дни в Хабаровске спокойнее. Немного улеглись толки о возможности войны. А все-таки тревожно... С Японией - напряженно но то ли привыкли - никто не ахает".