Голливудская трилогия в одном томе

Брэдбери Рэй Дуглас

Когда я почти вслепую, отчаянно гребя, подплыл к выходу из клетки, он плавал в ней, как окоченевшая марионетка. А я вырвался из-за решеток и рванулся вверх, отчаянно моля: «Хочу жить вечно, хочу увидеть туман, хочу найти Пег, где бы она ни была в нашем треклятом опасном мире».

Я выплыл на поверхность, в туман, который превратился в накрапывающий дождь. Голова у меня раскалывалась от боли, и я издал громкий вопль – вопль радости, что спасся, и вопль скорби. Казалось, зазвучал скорбный голос всех тех, кто погиб в этот последний месяц и так не хотел погибать.

Я захлебнулся, меня вырвало, я чуть снова не погрузился с головой, но все же дотащился до берега, выкарабкался из воды и сел ждать возле канала.

Где-то на краю света затормозил автомобиль, хлопнула дверца, раздались поспешные шаги. Из дождя вытянулась длинная рука, сильные пальцы сжали мое плечо и стали меня трясти. Как в кадре, снятом крупным планом, передо мной возникло лицо Крамли – словно лягушка под стеклом. Он склонился надо мной, как потрясенный отец над утонувшим сыном.

– Ну как вы? Живы? Всё ничего?

Я, задыхаясь, кивнул.

Вслед за Крамли приближался Генри: он шел, принюхиваясь к дождю, боясь учуять страшный запах, но ничего дурного не слышал.

– Как он? – спросил Генри.

– Жив, – сказал я и действительно ощутил, что это правда. – Слава богу! Жив!

– А где Подмышки? Я должен рассчитаться с ним за Фанни.

– Я уже рассчитался, Генри, – проговорил я.

И кивнул вниз, на львиную клетку, где за решетками, как бледное желе, плавал новый призрак.

– Крамли, – сказал я, – его конура битком набита уликами и доказательствами.

– Проверим.

– А какого черта вы так долго не приезжали? – возмутился я.

– Этот вонючий водитель оказался слепым похуже меня. – Нащупывая ногами дорогу, Генри подошел к краю канала и сел рядом со мной. Крамли сел по другую сторону, и мы сидели, болтая ногами, чуть не взбаламучивая ими темную воду. – Он даже полицейский участок найти не мог. Куда он делся? Я бы его тоже вздул.

Я фыркнул. Из носа хлынула вода.

Крамли вплотную придвинулся ко мне:

– Где болит?

«Там, где никому не видно», – подумал я. Как-нибудь ночью лет через десять это все всплывет. Надеюсь, Пег не рассердится на меня, если я подниму крик среди ночи, – ей будет случай проявить материнскую заботу.

«Через минутку, – думал я, – надо позвонить Пег. «Пег, – скажу я, – выходи за меня замуж. Приезжай в Венецию сегодня же. Приезжай домой. Будем вместе голодать, но жизнь будет прекрасна, клянусь богом! Выходи наконец за меня, Пег, и спаси меня, чтобы я не попал в одинокие и заброшенные. Спаси меня, Пег!»

И она скажет мне по телефону «да» и приедет».

– Не болит нигде, – ответил я Крамли.

– Ну слава богу, а то кто же станет читать мою дурацкую книгу, если вас не будет?

Я расхохотался.

– Простите. – От смущения за свою непосредственность Крамли уткнулся подбородком в грудь.

– Черт! – Я схватил его руку и положил ее себе на шею, чтобы он меня помассировал. – Я люблю вас, Крамли. Я люблю тебя, Генри.

– Во дает! – нежно сказал Крамли.

– Бог с тобой, милый, – проговорил

слепой.

Подъехала еще одна машина. Дождь затихал.

Генри потянул носом:

– Этот лимузин мне знаком.

– Святый боже! – высунулась из окна машины Констанция Раттиган. – Ну и компания! Лучший в мире знаток марсиан! Величайший слепой на свете! И незаконный сын Шерлока Холмса!

Кое-как мы отозвались на ее шутку, но ответить в том же духе сил не хватило.

Констанция вышла из машины и остановилась за моей спиной, глядя в канал.

– Все кончено? Это он там?

Мы дружно кивнули, словно зрители в ночном театре. Мы не могли отвести глаз от темной воды, от львиной клетки и от призрака, который, маня, вздымался и падал за прутьями решетки.

– Боже! Ты же весь мокрый, хоть выжимай. Так и заболеть недолго. Надо раздеть парня, вытереть насухо и согреть. Не возражаете, если я заберу его к себе?

Крамли кивнул.

Я положил руку ему на плечо и крепко его сжал.

– Сейчас шампанское, а потом пиво? – предположил я.

– Жду вас, – сказал Крамли, – жду в моих джунглях.

– Генри! – позвала Констанция. – Поедешь с нами?

– А то как же? – отозвался Генри.

А машины все подъезжали, и полицейские готовились прыгать в воду, вытаскивать то, что лежало в львиной клетке, а Крамли направился к лачуге Чужака; с меня же, дрожащего от холода, Констанция и Генри содрали мокрый пиджак, помогли забраться в машину, и мы поехали по самой середине ночного берега, среди огромных, тяжело вздыхающих буровых вышек, оставляя позади мой несуразный маленький дом, где я трудился. Позади остался и домишко с покатой крышей, где ждали Шпенглер и Чингисхан, Гитлер и Ницше, а также несколько дюжин старых оберток от шоколада, осталась позади и запертая касса на трамвайной остановке, где завтра снова соберутся старики ждать последних в этом столетии трамваев.

Пока мы ехали, мне показалось, что мимо прошмыгнул на велосипеде я сам – двенадцатилетний мальчуган, развозящий спозаранку в темноте газеты. А дальше нам навстречу попался я, уже повзрослевший, девятнадцатилетний, – я шел, натыкаясь на столбы, пьяный от любви, а на щеке у меня краснела губная помада.

Как раз когда мы собирались свернуть к аравийской крепости Констанции, мимо нас с шумом пронесся другой лимузин. Он промчался по дороге как молния. Уж не я ли, такой, каким буду через несколько лет, сидел там? А рядом Пег в вечернем платье, мы возвращались с танцев. Но лимузин скрылся из виду. Будущему придется подождать.

Когда мы въезжали в засыпанный песком задний двор мавританской крепости, я испытывал простое и самое большое на свете счастье – я был жив.

Лимузин остановился, мы с Констанцией вышли и ждали Генри, а он величественно махнул нам рукой и произнес:

– Отойдите, а то ноги отдавлю!

Мы посторонились.

– Дайте слепому показать вам дорогу!

Он пошел вперед.

Мы радостно последовали за ним.

Кладбище для безумцев