Голливудские триллеры. Детективная трилогия

Брэдбери Рэй Дуглас

– Этого… этого не может быть!

– Дурак! Он всех нас обвел вокруг пальца. И тебя тоже. Увидев, что я сделал с его чудовищами, городами, гипсовым бюстом, он потерял рассудок. Он превратился в ходячий ужас. Эта ужасная маска…

– Маска… – шевельнулись мои губы.

Я давно догадывался, но не хотел в это верить. Я видел лицо чудовища на стене у Крамли. Это был не глиняный бюст в покадровой анимации, а Рой – отныне отец разрушения, дитя хаоса, родной сын истребления.

Рой снялся в фильме, сыграл роль чудовища.

– Твой друг, – снова и снова со вздохом повторял человек за решетчатой перегородкой. –

Боже, какой актер. Голос в точности мой. Он говорил через стену позади письменного стола Мэнни и…

– Принял меня обратно на работу, – услышал я собственный голос. – И принял обратно на работу самого себя?!

– Да! Как смешно! Вручите ему «Оскара»!

Мои пальцы крепко сжали решетку.

– Как же он…

– Захватил власть? А где грань, где черта, где граница? Я встретился с ним под стеной, среди могильных сводов, лицом к лицу! О, он чертовски хитер, этот сукин сын. Многие годы я не гляделся в зеркало. И вдруг – вот он я, стою у самого себя на дороге! Да еще и ухмыляюсь! Я хотел разбить это зеркало! Я думал, это обман зрения. Призрачный отблеск на стекле. Вне себя, я закричал и нанес удар. Отражение подняло свой кулак и ударило меня. Я очнулся в подземелье, в каком-то склепе, за решеткой, я бушевал, а он смотрел. «Кто ты такой?!» – кричал я. Но я уже знал. Сладкая месть! Я уничтожил его творения, разрушил города, я пытался убить его самого. И вот теперь – сладкий миг победы! Он бросился ко мне с криком: «Послушай! Я ухожу, чтобы принять обратно на работу самого себя! И даже – о да! – повысить себя в должности!» Он приходил дважды в день, приносил шоколад и кормил умирающего. Пока не понял, что я и в самом деле умираю, и тогда это перестало его забавлять, так же как и меня. Может быть, он понял, что власть – это не всегда так здорово, замечательно, хорошо и весело. Может, она стала пугать его, может, наскучила. Несколько часов спустя он отпер решетку и отвел меня наверх, чтобы я позвонил тебе. Он оставил меня дожидаться. Мне можно было не говорить, что надо делать. Он просто указал вниз, на туннель, ведущий к церкви. «Пришла пора исповедоваться», – сказал он. Вот так. А теперь он ждет тебя в конечной точке этого путешествия.

– Где это?

– Черт побери! А где находится единственное место для таких, как я, и для таких, как он?

– Я понял, – кивнул я, и слезы полились из моих глаз. – Я уже бывал там.

Человек-чудовище грузно зашевелился в исповедальне.

– Теперь все, – вздохнул он. – За эту неделю я причинил боль многим людям. Некоторых убил я, остальных – твой друг. Спроси его. Он обезумел, так же как и я. Когда все кончится и тебя будет допрашивать полиция, вали все на меня. Зачем нужны два чудовища, если достаточно одного? Верно?

Я молчал.

– Говори!

– Да.

– Хорошо. Когда он увидел, что я умираю, действительно умираю в этой могиле, и что он тоже умирает от рака, заразившись от меня, и что игра не стоит свеч, ему хватило порядочности отпустить меня. Студия, которой он правил, я правил, начала буксовать и встала намертво. Нам обоим пришлось запускать ее вновь. И вот теперь, со следующей недели, она заработает в полную силу. Возобнови съемки картины «Мертвец несется вскачь».

– Нет, – прошептал я.

– Черт побери! Да я со смертного одра встану, чтобы придушить тебя. Скажи: «Будет сделано!»

– Будет… сделано, – выдавил я наконец.

– И

последнее. То, о чем я уже говорил. Мое предложение. Студия. Если хочешь, она твоя.

– Не надо…

– Других претендентов нет! Не отказывайся так поспешно. Большинство людей бились бы насмерть, лишь бы унаследовать…

– Насмерть, точно. Меня убили бы через месяц: пьяная авария и – смерть.

– Ты не понимаешь. У меня один-единственный сын – ты.

– Мне жаль, что так вышло. Но почему я?

– Потому что ты настоящий, самый что ни на есть чудаковатый гений. Истинный безумец, не подделка. Вроде болтун болтуном, а потом, глядишь, говорит-то дело. И ты ничего не можешь с собой поделать. Все доброе утекает из твоих рук, обращаясь в слова.

– Да, но ведь я не сидел, прижавшись к зеркалу, и не слушал вас годами, как Мэнни.

– Мэнни говорит, но слова его ничего не значат.

– Но он многому научился. Должно быть, теперь он уже знает, как надо руководить. Позвольте мне работать на него!

– Последний шанс? Последнее предложение? – Его голос звучал все слабее.

– И вы оставите в покое мою жену, мои книги и мою жизнь?

– О! – вздохнул голос. И наконец произнес: – Да… – А потом добавил: – Ну вот, наконец-то. Благослови меня, святой отец, ибо я грешен.

– Не могу.

– Можешь, ты можешь. И отпусти мне грехи. Это работа священника. Отпусти мне грехи и благослови меня. Еще немного – и будет поздно. Не посылай меня на вечные муки в ад!

Я закрыл глаза и произнес:

– Благословляю тебя.

А потом сказал:

– Я отпускаю тебе грехи, хотя, видит Бог, я тебя не понимаю!

– А кто меня понимал? – вздохнул он. – Я сам себя не понимал. – Его голова стукнулась о стенку исповедальни. – Благодарю.

Его глаза закрылись, словно в безвоздушном пространстве, беззвучно. Звуковую дорожку добавил я сам. Грохот массивных ворот, замкнутых печатью забвения, звук захлопнувшейся двери склепа.

– Я прощаю тебе! – крикнул я страшной маске.

– … прощаю тебе… – Мой голос эхом отозвался под куполом пустой церкви.

На улице – ни души.

«Крамли, – подумал я, – где же ты?»

И я побежал.

72

Мне оставалось отправиться всего в одно место.

Я вскарабкался наверх по темным внутренностям собора Парижской Богоматери.

И увидел кого-то неподвижно сидящего на краешке верхнего карниза левой башни рядом с горгульей, положившей хищный подбородок на костлявые лапы и устремившей неподвижный взор вдаль, на Париж, которого там никогда не было.

Я осторожно подошел к краю, сделал глубокий вдох и позвал:

– Это ты?.. – Я осекся.

Сидящий, чье лицо было скрыто в тени, не шелохнулся.

Я снова набрал в легкие побольше воздуха и произнес:

– Эй!

Человек настороженно выпрямился. Его голова, его лицо осветились слабым отблеском городских огней.

Я в последний раз сделал глубокий вдох и спокойно позвал:

– Рой?

Чудовище повернуло ко мне свою голову, точную копию той, что всего несколько минут назад, упав, прислонилась к стенке исповедальни.

Я увидел ужасное лицо, вперившее в меня свой ужасный, безумный взгляд, от которого кровь застывала в жилах. Страшная рана на месте рта раскрылась, раздвинулась, втянула в себя воздух и выдавила одно-единственное слово: