Голливудские триллеры. Детективная трилогия
Шрифт:
Мишень номер пять. Приготовились. Пли!
– Танцующие чихуахуа, попугаи-щеголи!
Чужак отбил на досках пирса чечетку, стрельнув глазами на левое плечо. Я заметил на нем следы от птичьих лап и остатки помета! Один из попугаев Пьетро жил у него в доме.
Мишень номер шесть.
– Марокканская крепость на берегу Аравийского моря.
Тонкий, как у ящерицы, язык Чужака скользнул по пересохшим губам.
Значит, бутылка шампанского Констанции запрятана на полках между одурманенным де Куинси и угрюмым Харди.
Поднялся ветер.
Я
И наконец я собрался с духом и произнес то, чего никак не мог выговорить, но все-таки заставил себя. Мучительно горькие слова надломили мой язык и раздавили что-то в груди.
– Многоквартирный дом. Полночь. Набитый холодильник. «Тоска»…
Казалось, черный диск пронесся над городом, первая часть «Тоски» зазвучала, закрутилась и проскользнула под дверь А. Л. Чужака…
Список оказался длинным. Я уже был на грани паники, ужаса истерики от отвращения к самому себе, от собственного горя, от восторга перед собственной проницательностью. Того и гляди, я мог пуститься в пляс, затеять драку, разразиться воплями.
Но Чужак опередил меня. С мечтательным взором, вслушиваясь в тихие арии Пуччини, звучащие у него в голове, он заявил:
– Теперь толстуха обрела покой. Она в нем нуждалась. Я дал ей покой.
Что произошло после этого, я помню смутно.
Кто-то закричал. Я. Еще кто-то закричал. Он.
Я занес руку, потрясая тростью.
«Убью! – подумал я. – Размозжу голову!»
Чужак едва успел отскочить, когда трость просвистела по воздуху. Она ударила не его, а пирс и вылетела у меня из рук. Гремя, она покатилась по доскам, и Чужак поддал ее ногой, так что трость упала в песок.
Обезоруженный, я смог только ринуться на плюгавого мерзавца с кулаками, и, когда он увернулся, я зашатался, так как у меня внутри лопнула последняя пружина.
Я стал задыхаться. Я рыдал. Мои слезы под душем несколько дней назад – это были цветочки. Сейчас я захлебывался от рыданий, слезы лились потоком, даже кости заныли. Я стоял, обливаясь слезами, и пораженный Чужак чуть было не потянулся похлопать меня по плечу, чтобы успокоить: «Ну не надо, не надо».
– Да все в порядке, – сказал он наконец. – Она обрела покой. Вы должны мне за это спасибо сказать.
Луна скрылась за плотной стеной тумана, и я воспользовался темнотой, чтобы овладеть собой. Теперь я еле двигался, как при замедленной съемке. Язык не слушался, и я почти ничего не видел.
– Значит, вы считаете, – с трудом, как под водой, проговорил я, – что я должен вас благодарить за то, что они все умерли? Так?
Наверно, Чужак испытывал невероятное облегчение: ведь все эти месяцы или даже годы он жаждал излиться, не важно кому, не важно где, не важно как. Луна снова выплыла на небо. Ее лучи опять осветили Чужака, и я увидел, как дрожат его губы от желания выговориться.
– Да, я всем им помог!
– Помогли? –
Мне пришлось сесть. Он помог мне опуститься и, удивленный моей слабостью, склонился надо мной, будто считал себя ответственным за меня и за то, что произойдет этой ночью. Он – тот, кто убивал во спасение, пресекал страдания, уводил от одиночества, усыплял, когда рушились надежды, избавлял от жизни. Одаривал солнечными закатами.
– Но ведь и вы помогали, – рассудительно продолжал Чужак. – Вы писатель. Любознательный. Мне только и оставалось ходить за вами следом, подбирая шоколадные обертки. Вы не представляете, как легко преследовать людей! Никто никогда не оглядывается, ни один человек. Вы тоже. Да что там! Вам и в голову ничего не приходило. Вы были моей верной ищейкой, наводящей на смерть. И гораздо дольше, чем вы полагаете, – больше года! Вы поставляли мне людей, о которых собирались писать в своих книгах. А кем они все были? Гравий на дорожке, мякина на ветру, пустые ракушки на взморье, карты без тузов, игральные кости без точек. Ни прошлого, ни настоящего. А я избавлял их от будущего.
Я поднял на него глаза. Силы возвращались ко мне. Горе на какое-то время отступило. Медленно нарастал гнев.
– Значит, вы все признаете?
– Почему бы и нет? Собака лает, ветер носит. После того как мы здесь все выясним, я поведу вас в полицию, непременно поведу, и, если вы захотите там что-нибудь сказать, у вас не будет никаких доказательств. Все мои слова – выпущенный пар.
– Не совсем так, – возразил я. – Вы не могли отказать себе в удовольствии взять от каждой жертвы что-нибудь на память. В вашей гнусной берлоге хранятся патефонные пластинки, бутылка шампанского, старые газеты.
– Сукин сын! – выругался Чужак и замолчал. Он засмеялся, будто лаем залился, а потом осклабился: – Ловко! Выудили это из меня, да?
Задумавшись, он покачивался на пятках.
– Что ж! – заявил он. – Теперь у меня нет другого выхода. Я обязан убить вас.
Я вскочил, и, хотя был всего на фут выше, чем он, и не слишком уж храбр, он от меня отпрыгнул.
– Нет! – сказал я. – Вы не сможете!
– Это почему же?
– Потому что вы не можете пустить в ход руки! – объяснил я. – Вы же никого из них пальцем не тронули. Вы обходились без рукоприкладства, теперь я все понял. Ваша задача заключалась в том, чтобы заставить людей самих что-то с собой сделать, или вы уничтожали их косвенным путем. Правильно?
– Правильно. – В нем снова взыграла гордость. Он забыл о том, что я стою рядом, и погрузился в созерцание своего славного блестящего прошлого.
– Старик из трамвайной кассы. Вам всего-то и понадобилось напоить его, ну, может, подтолкнуть – он упал, ударился головой, а вы потом прыгнули в воду и помогли ему попасть в клетку.
– Верно!
– А леди с канарейками? Вы просто постояли над ее постелью, строя страшные гримасы?
– Правильно.
– Сэм. Опоили его такой дрянью, что он угодил в больницу.