Голливудский мустанг
Шрифт:
Джок отправился в кабинет администратора. Оттуда, через застекленное окно, он видел пульт и дежурного оператора. Он взял трубку и услышал знакомый голос:
— Я имею право! Мистер Финли здоров! Вы должны позвать его к телефону! Он — мой клиент…
Джок успокоил рассерженного Филина:
— Марти… я здесь.
— Слава Богу! — сказал маленький человек. — Ну, что произошло?
— Это сердце. Похоже, дела плохи.
— Замолчи! — выпалил Филин. — Не говори этого. Ты не врач. Сохраняй внешнее спокойствие, пока это возможно. А
— Все закончено. До последнего фунта пленки.
Он почувствовал, что Марти Уайт успокоился. Теперь Филин мог поинтересоваться подробностями.
— Как это случилось?
— Он трахался.
— Трахался? С ней? Малыш, если бы ты знал, как часто мне доводилось слышать: «Она способна угробить в постели любого мужчину, и это будет прекрасной смертью». На самом деле так и случилось.
Помолчав мгновение, Филин заговорил снова:
— Послушай, малыш, не раскрывай рта! Будь молчаливым героем. Страдай. Но ничего не говори. До нужного момента. Затем ты сделаешь публичное заявление. Отдашь последний долг.
— Марти, тебе известно его состояние?
— Его личный доктор звонил в больницу. Примерно полтора часа тому назад. Я услышал правду. Дела Карра плохи. Если врачам удастся поддерживать в нем жизнь еще сорок восемь часов, он получит шанс. Это самый оптимистический прогноз.
— Мне этого не сказали, — произнес Джок.
— Замолчи! Не говори ничего! Если я что-то узнаю, я свяжусь с тобой.
Марти положил трубку. По другому телефону Джоку звонил глава студии, возвращавшийся из Мадрида на Побережье через Нью-Йорк. Глава студии находился в кабинете у президента кинокомпании. Они могли говорить одновременно.
— Вы меня слышите, Финли? — спросил президент. — Где вы были? Вам следовало позвонить нам, а не вынуждать нас искать вас по всей Неваде!
Глава студии, похоже, обиделся и за себя, и за президента.
— Я здесь! В больнице! — сердито произнес Джок.
— Что случилось? — спросил президент.
Джок рассказал всю историю, умолчав о том, чем занимался Престон Карр перед сердечным приступом. Когда Джок перестал говорить, президент, пытаясь скрыть свое волнение, спросил:
— Вы закончили снимать?
— По какому поводу я устроил банкет?
— Да, верно.
Трудно объяснить акционерам, что иногда происходят такие случайности, как сердечный приступ. Акционеры — безжалостное племя. Они требуют от президентов дара предвидения, которого лишены сами.
Как и в случае с Марти, беседа потекла менее напряженно после того, как президент узнал о завершении съемок.
— Конджерс займется прессой. Он уже в пути. Ничего сами не говорите.
— Что, по-вашему, можно тут сказать? — взорвался Джок.
— Успокойтесь, успокойтесь. Я знаю, как вы привязались к старику. Я хочу сказать лишь следующее — не говорите и не делайте под влиянием стресса ничего такого, что впоследствии смогут превратно истолковать, — сказал президент.
— Например? —
— Пленка уже лежит в коробках? Берегите ее. Если фильм действительно так хорош, как говорят, и если он станет его последним фильмом, он может оказаться бесценным. Прибыль от проката в Штатах составит не меньше десяти миллионов. Его смерть станет сенсацией. Мировой сенсацией!
— Спасибо, — с нужной долей горечи сказал Джок.
— Вы — художник. И были его другом, но я — бизнесмен и должен отчитываться. Перед банками. Акционерами. Нам приходится касаться неприятных моментов. Думаете, мне это нравится? Но это — моя работа. Вы одержали творческую победу. Сберегите ее. Не совершите какого-нибудь глупого, эмоционального поступка. Не скажите что-нибудь лишнее. Вы меня понимаете?
— Понимаю, — сказал Джок. — Я работал с этим человеком, знаю его, уважаю, люблю. Да, люблю его. Он — великий актер. Видеть Карра в таком состоянии нелегко…
— Мы понимаем. Мы понимаем. Когда мы получим смонтированный материал?
— Не знаю. Я не уеду отсюда, пока Карр не начнет поправляться.
— Конечно, конечно, — сказал президент. — Поговорим позже.
Прошло сорок восемь часов. Состояние Карра не улучшилось. Но оно также и не ухудшилось, что было маленькой победой.
К концу второго дня разочарованные отсутствием новостей репортеры начали разъезжаться. Если они приехали сюда взбудораженными, бодрыми, то покидали больницу разочарованными, обманутыми, раздраженными. Престон Карр подвел их. Он был обязан умереть, потому что газетчики примчались сюда, чтобы осветить это событие в прессе.
Больница и город успокоились. Дейзи, почти всегда имевшей дело с молодыми людьми, приходилось заботиться лишь о тех, кто страдал от похмелья или простуды. Теперь она впервые преданно ждала, улыбалась, держала Карра за руку, поила его охлажденным соком, мыла вместе с санитаркой.
Других посетителей к Карру не допускали. Ни Джока, ни Джо Голденберга. На третий день, убедившись в том, что врачи контролируют состояние Карра и ухудшения не ожидается, Джо решил вернуться в Лос-Анджелес. Когда Дейзи сказала об этом Престону, актер попросил, чтобы Джо пропустили в палату. Доктор согласился неохотно. Пять минут. Не больше. Возле Карра будет находиться только один человек. Поэтому Джо встретился в Карром наедине.
Когда Джо вышел из палаты, Джок шагнул к оператору.
— Как он? Как выглядит? Он что-то сказал?
— Только то, что он испытывает усталость.
— И все? За пять минут?
— Он сказал кое-что еще.
— Например? — тотчас спросил Джок.
— Ну, еще то, что он с удовольствием работал со мной. Что я должен приехать к нему на ранчо, когда он поправится. Подобные вещи.
Узнав, что Карр не говорил о нем, Джок испытал облегчение.
— Он не потерял надежды. Доктор считает, что душевный настрой пациента очень важен в таких случаях.