Голливудский мустанг
Шрифт:
У нас есть замечательная, большая картина! Последняя, наилучшая картина Престона Карра, в которой присутствует магия Дейзи Доннелл. Это дебют в качестве продюсера-режиссера большой ленты молодого человека, которого я с гордостью могу назвать самым талантливым молодым режиссером Америки! Возможно, всего мира!
Пошел ты к черту, мистер президент, сказал себе Джок.
— Этот молодой человек весьма чувствителен. Он должен быть таким. Может ли талантливый режиссер не быть чувствительным? Но существует такая вещь, как сверхчувствительность. К сожалению, это качество заставило
Приподнявшись со стула, Джок выпалил:
— Никто другой — повторяю, никто не был оклеветан в этом очерке.
Моссберг попытался жестом остановить Джока, но режиссер продолжил:
— Поэтому перестаньте превращать это совещание в суд. Здесь не будет принято никакого решения. Я не собираюсь менять свою позицию!
Моссберг, крепко сжав плечо Джока, заставил его сесть и замолчать.
— Будет лучше для всех, — продолжил президент, — для нашего молодого режиссера, для картины, для компании, если мы постараемся избежать неприятностей. Люди уже говорят о том, что мы выпускаем на экраны блестящую картину. Статья в «Лайфе» великолепна. Зачем нам судебный процесс?
Чтобы показать вам мою беспристрастность и объективность в этом вопросе, я обращаюсь к мнению независимых юристов. Знаете, что они сказали? Тут нет никакой клеветы!
Не удовлетворившись этим, «Амко Индастриз», ввиду готовящегося слияния, проконсультировалась с их собственным юристом. И получила тот же ответ! Никакой клеветы нет! Не можем же мы все ошибаться, верно? — умоляющим тоном произнес президент.
Отстранив от себя руку Моссберга, пытавшегося удержать режиссера, Джок снова вскочил со стула.
— Что за игру вы затеяли? Вы пытаетесь заткнуть мне рот с помощью вашего адвоката, юриста из «Амко» и хитрого, ловкого, знаменитого негодяя, представляющего Ассоциацию кинопродюсеров. И почему? Потому что вы беспокоитесь об условиях слияния компаний! Да пошли вы к черту! Моя репутация для меня дороже всех ваших акций и контрактов!
Президент мягко, невозмутимо улыбнулся. Так улыбаются совсем юному, излишне чувствительному человеку.
— Чего вы добьетесь с помощью иска и суда? Я скажу вам. Люди, которые не читают «Лайф», узнают обо всем этом. Люди, которые прочитали статью и забыли ее, вспомнят о ней. Ваш иск привлечет внимание к этому материалу, сделает его известным. Если вы действительно считаете его клеветническим, не привлекайте к нему внимание. Похороните его! Процесс приведет к противоположному результату.
Повернувшись к Моссбергу, президент спросил:
— Вы считаете, что с помощью иска вы защитите репутацию и профессиональное будущее вашего клиента? Скажите искренне — вы надеетесь принести ему пользу, спровоцировав плохой резонанс в прессе?
Моссберг собрался ответить, но дверь бесшумно открылась. Один из молодых помощников Конджерса из отдела паблисити зашел в комнату, положил перед своим шефом листок бумаги текстом вниз и удалился.
Пока Моссберг отвечал президенту, Конджерс перевернул
— Я нахожусь здесь, джентльмены, — сказал Моссберг, — потому что мой клиент считает, что статья в «Лайфе» способна нанести вред его карьере, его имиджу. Материал обвиняет Джока Финли в совершении серьезного морального преступления. Он является клеветническим и опасным в профессиональном и личном аспектах. Поэтому в настоящий момент составляется иск с требованием ареста тиража. Он будет представлен в суд в течение двадцати четырех часов. Ответчиками станут «Лайф» и автор фотоочерка Рассел Мэннинг.
— Мы считаем, что это будет ужасной ошибкой! — предупредил президент.
— А мы — нет, — убежденно сказал Моссберг.
— И мы никоим образом не можем переубедить вашего клиента?
— Нет! — выпалил Джок.
— Нет, — более мирно повторил Моссберг. — Если вы не убедите «Лайф» изъять этот номер.
Записка дошла до Нейштадта. Невысокий темноволосый человек, который, казалось, состоял из двух половин — туловища и головы, впервые подался вперед. Он взял листок, прочитал текст и сложил бумажку вдвое. Сидевший рядом с ним Марти Уайт едва сдержал желание попросить, чтобы ему дали взглянуть на нее.
— Мы не можем убедить «Лайф» изъять номер, — сказал президент. — Никто не может это сделать.
Моссберг показал жестом, что его попытка избежать подачи иска оказалась безрезультатной.
— Плохо, — сказал президент. — Это погубит все наши планы! Все!
— Мне жаль, что это помешает заключению договора о слиянии, — не удержался Джок.
— А, это, — смутился президент. — Я имел в виду другое. Мы хотели предложить вам контракт на три картины. Две — с бюджетом в пять миллионов и одна — с бюджетом до десяти миллионов. Вы получили бы долю прибыли.
Джоку Финли стало ясно, какая серьезная подготовка предшествовала этому совещанию. Марти и президент продумали каждую его фразу. Ему предлагали взятку! Отступные! И Марти участвовал в этом!
— Вы делаете предложение? — невозмутимо спросил Моссберг. — Оно зависит от готовности моего клиента отказаться от иска?
Джок ждал ответа. Как можно еще назвать взятку, если не хочешь произносить это слово?
— Мы делаем предложение, — ответил президент. — Вез всяких условий. Мы так ценим талант этого молодого человека, что хотим работать с ним при любых обстоятельствах. Невзирая на любые иски, статьи и слухи. Если он считает их клеветническим, то мы — нет.
Сознавая, что президент накинул петлю на Джока Финли, Моссберг сказал:
— Мы обсудим это предложение.
— Хорошо! Хорошо! — произнес президент.
Он посмотрел на Нейштадта, который согнул записку еще раз. Выдержав паузу, Нейштадт заговорил.
— Мистер Моссберг… мистер Финли…
Повернувшись к Марти, он добавил:
— Мистер Уайт…
Нейштадт хотел подчеркнуть, что до настоящего момента Марти не был осведомлен о их планах, но это не соответствовало действительности.