Голод львят
Шрифт:
Сегодня вечером за рулем «пежо» он вез французского промышленника, г-на Эртье, который принимал в Париже мексиканскую пару — г-на и г-жу Альварес. Все три пассажира сидели в тесноте на заднем сиденье. Жан-Марк слышал, как они разговаривали на ломаном французско-испанском языке, нашпигованном английскими словечками. Женщина — пятидесятилетняя, увешанная драгоценностями и сильно надушенная — время от времени вскрикивала: «А это что такое?» Ей разъясняли. Лувр, статуя Жанны д’Арк, сад Тюильри, обелиск на площади Согласия были поданы г-ном Эртье его гостям с пылу с жару. Первую остановку предполагалось сделать у большого ресторана на Елисейских полях. К нему подъехали, не прибавляя скорости, в двадцать минут девятого. Жан-Марк вышел, чтобы открыть дверь клиентам, как ему настоятельно
— Будьте здесь через полтора часа, — сказал Жан-Марку г-н Эртье.
Жан-Марк поклонился. Его вечерний патрон и мексиканская пара ринулись в ярко освещенную дверь.
— Если хочешь припарковаться, найдешь место на рю дю Сирк, — посоветовал ему портье.
Жан-Марк поблагодарил его и снова сел за руль. Улица дю Сирк была приспособлена для стоянки машин. Группа шоферов болтала перед чьим-то «роллс-ройсом». Он включил свет в своем «пежо» и достал из кармана несколько размноженных листков с лекциями по гражданскому праву. Экзамен через две недели. Подготовлен к нему он был плохо. Целые куски программы, особенно по коммерческому праву и по международному общественному, оставались для него белым пятном. Впрочем, он уже не мог учиться как раньше. Ссора с отцом выбила его из колеи: вся конструкция, которая поддерживала его равновесие, развалилась единым махом. Привыкший жить самостоятельно, зная, что у него всегда есть возможность вернуться в лоно семьи, теперь, когда перспективы на возвращение исчезли, не мог больше без нее обходиться.
Жан-Марк снял фуражку и положил ее рядом с собой на сиденье. Внутри золотыми буквами была вытиснена марка крупного магазина. Кожаная лента залоснилась от длительного пользования. Сколько человек переносило до него эту синюю фуражку? Теперь она лежала здесь перевернутая подкладкой вверх. Как шапка нищего. Если бы Валерия видела его!.. Он, разумеется, признался ей, что устроился работать шофером. Сначала она нашла это забавным. Затем эта идея растрогала и взволновала ее. По обоюдной договоренности они ездили во втором классе метро, прогуливались пешком, вместо того чтобы пойти в кино, старались не покупать газеты и, когда хотели что-нибудь выпить, выбирали бистро подешевле. Для Валерии это была игра. Для него в некоторой мере тоже. Необходимость ограничивать себя очищала его совесть. Это была эйфория мелких лишений. Он мечтал о скате, приготовленном с каперсами, о кроличьем рагу, о бифштексе с жареной картошкой. Сколько еще времени предстоит ему переносить полубедность, полуголод, полувиновность, которые стали теперь его участью? Как ни прикинь, положение тупиковое!..
«При отсутствии рекламы контракты купли-продажи не могут являться предметом ссылки в момент частичной уплаты налога. За исключением следующих случаев…» На прошлой неделе он просмотрел с Дидье целую главу Земельной рекламы и уже не вспоминал о ней. К тому же Дидье в этом году был в еще худшей форме, чем он. Жаклин, «обожаемая Жаклин», на которой тот хотел жениться, недавно бросила его ради какого-то студента из Института мостов и дорог. Все — шлюхи! Это уж точно. Дидье совершенно не подходил для этой разбитной и амбициозной девицы. Теперь он в отчаянии. Каким ничтожным казалось Жан-Марку романтическое несчастье Дидье по сравнению с тем мрачным ужасом, от которого отбивался он сам. И эти три свиньи, которые обжираются в ресторане! Огни, поклоны персонала, соусы с ароматическими травами. Сам он решил побаловать себя одним крутым яйцом и кружкой пива.
Бистро, куда он вошел было оформлено в виде пещеры с волнообразными разводами по штукатурке стен, розовыми зеркалами и трубчатым никелем. Жан-Марк перекусил у стойки, глядя на собственное отражение. Желток у яйца был зеленоватый и сухой, белок отливал серым. Или это была игра света? Он раздавил на блюдце остатки скорлупы. Зернышки соли поблескивали на коже пальцев. В завершение очень горячий, приторный кофе. Голова у него была тяжелой. Как душно в этом зале, где «juke box» [5]
5
Музыкальный автомат (англ.).
Он заплатил, выбежал из бистро, сел в машину и подъехал к ресторану как раз в тот самый момент, когда г-н Эртье и чета Альваресов выходили через дверь на улицу. Сытые, довольные, сияющие, они шли не торопясь, словно преисполненные почтения к сокровищам, которые несли у себя в животах. Следующий этап — «Лидо». Там почти не задерживались. Ровно настолько, чтобы выпить бутылку шампанского да с восхищением поглазеть на тридцать шесть белых ляжек, ножницами расходящихся перед раскрасневшейся публикой — и сразу отправились на Монмартр. На этот раз задушевный союз между г-ном Эртье и Альваресами был скреплен блюдами и картинами, после чего они скатились к самой большой вольности. Уже совершенно развеселившихся, их поглотило заведение со стриптизом.
Жан-Марк поставил машину в двойном ряду на соседней улице и заснул на сиденье. Иногда к дверце с опущенным стеклом наклонялось девичье лицо. Сквозь дремоту он смутно различал подведенные черным глаза, пухлые блестящие губы, которые шептали какое-нибудь предложение. Тогда, отворачиваясь, он старался погрузиться как можно дальше в забытье. Проснулся он оттого, что г-н Эртье тряс его за плечо. Ненасытные Альваресы хотели увидеть еще более пикантное зрелище. Снова поехали. Еще два заведения со стриптизом, одно из которых «на этаже», запрещенное к показу. После чего, пресыщенная этим разгулом напудренной плоти и облачения в страусовых перьях, вся компания очутилась в ресторане Центрального рынка и заправилась луковым супом.
Жан-Марк вернулся домой в четыре часа утра. Сон валил его с ног. Правда, Эртье сунул ему десять франков чаевых. Он постирал в раковине свою нейлоновую рубашку и повесил ее сушиться на дугу от душа. Вообще-то надо было бы еще постирать и носки с трусами: у него не было чистых на завтра. Тем хуже: эта дополнительная работа была уже ему не по силам. В целом день получился хорошим. Ночью шел двойной тариф. Тридцать плюс десять — сорок. Можно будет дня три обходить стороной университетскую столовую. Избегать этой толкотни, дешевого столовского запаха, создать себе иллюзию благополучия.
Жан-Марк приоткрыл окно, скользнул в постель, погасил лампу у изголовья. Вкус крутого яйца все еще ощущался у него во рту. Он закрыл глаза, и в памяти замерцали световые вывески. Проститутки с наштукатуренными щеками и кроваво-красными губами наклонялись к нему. Одна из них была похожа на Кароль. Он внезапно очнулся весь в поту. От тошнотворного голода тянуло желудок. Через оконный проем доносился глухой городской шум. В самой глубине комнаты покачивался обвисший силуэт какого-то повешенного. Он узнал в нем свою нейлоновую рубашку, которую покачивало легким ветерком в полумраке. Зачем он упорно продолжал жить, когда его ничего уже не интересовало? Все, что он смог сделать в этом году, — это поменять Кароль на Валерию и родной дом на комнату прислуги. Великолепное фиаско! Он сжал зубы, постарался об этом больше не думать, и ему захотелось стать мумией, тенью из костей и пергамента, предоставленной потоку времени.
Кто-то стучал кулаком в дверцу автомобиля. Яростный голос кричал:
— Жан-Марк! Жан-Марк!
Он с трудом разомкнул глаза. Вокруг него день уже был в разгаре.
Машина стояла посреди комнаты. Одеяло связывало ему ноги. Руль растворился у него в руках. Его рубашка висела в кабинке для душа.
— Жан-Марк! Ты здесь?
Он спрыгнул с кровати, поправил пижаму, открыл Даниэлю дверь и буркнул:
— Ты чего явился?
Затем сел на край матраса, зевнул, почесал затылок. Если бы не этот кретин, он мог бы еще спать два часа: как раз сегодня утром занятий не было!