Голод львят
Шрифт:
— Понятно. Тук, наверное, — не очень веселое место зимой!
— Нет, дело не в веселье… Это другое… Другое, очень интересное…
Пришла Аньес и спросила, хочет ли месье садиться за стол прямо сейчас или нужно подождать месье Даниэля.
— Уже восемь часов! — заявил Филипп. — Ему на нас наплевать! Я ведь сказал ему, что ты будешь ужинать у нас дома! Разумеется, ему загорелось помчаться к своей «Дани», едва выскочил с экзамена. Вчера и позавчера результаты были плачевные. Сегодня, несомненно, будут такие же. Иначе он бы нам позвонил.
Сидя в столовой напротив брата, Мадлен испытала легкое головокружение, как если бы время повернулось назад. Она вспомнила себя на этом же месте, когда временно исполняла обязанности хозяйки дома после развода Филиппа. Но стулья детей теперь пусты. Ее охватила какая-то усталость, меланхолическое чувство ностальгии по прошлому. Она уже не знала, о чем говорить с Филиппом. При той откровенности, которой они достигли, каждое слово могло разбередить рану. Неожиданно Филипп спросил:
— Ты остановилась в отеле «Моне»?
— Нет. Но я сейчас туда собираюсь.
— Ты не находишь, что это несколько смешно?
— Что?
— Спать в отеле, тогда как у тебя здесь есть комната.
— Я всегда так делала!
— Нет, Мадлен, не всегда. А если сегодня ты останешься?
Мадлен посмотрела на него удивленно-растроганным взглядом. Он не приучил ее к такой предупредительности. Она прошептала:
— Хорошо! Договорились!
— Приготовьте комнату моей сестры, — сказал Филипп, обращаясь к Аньес, которая убирала со стола.
Хлопнула входная дверь. Словно порыв ветра в комнату влетел Даниэль. Он покраснел, вид у него был виноватый:
— Я очень сожалею, Маду! Пять автобусов прошли перед носом и все битком! В конце концов я поехал на метро! Но две пересадки…
Он поцеловал тетушку, отца, повторил: «В самом деле мне очень жаль» и плюхнулся на стул.
— Ну и как? — сухо спросил Филипп.
— Ну, не так чтобы очень, — сказал Даниэль.
Аньес подала ему два куска ростбифа и горку поджаренного картофеля. Филипп и Мадлен уже приступили к фруктам.
— Что ты подразумеваешь под «не так чтобы очень»?
— На английском, истории, естественных науках я плавал.
— Да, но у всех этих предметов нет большого коэффициента! Ты мне сказал вчера, что математика прошла благополучно!
— Благополучно, если хочешь! Я ответил только на один вопрос…
— Что?!
— Ну да… Я просто не хотел тебя беспокоить в тот момент… И математика, и физика были на уровне второго года… Жуть… Впрочем, я считаю, что была какая-то ошибка в формулировке математической задачи… Меня бы не удивило, если бы об этом рассказали в газетах… Ты бы видел отличников у выхода… Орали вовсю… Веселая обстановка! — Он говорил, продолжая есть, глотая куски целиком, не жуя. — Они еще аннулируют экзамен… — добавил он.
Мадлен восхитилась этой способностью молодых прикрываться оправданиями до такой степени, что они и сами рады обманываться собственными выдумками.
— Одним
— Ну, в этом году меня, конечно, не допустят к устному для отстающих!.. Но я тебя предупреждал, папа… Программы слишком трудные… Не такие, как раньше…
— Конечно, — ворчал Филипп, — ведь раньше выпускной класс с математическим уклоном был равносилен курсам домохозяек.
— Я так не говорю, но с развитием научного прогресса всегда приходится больше учиться. А что касается меня, то в физике, химии, алгебре, тригонометрии я блуждаю как в лесу!
— Тогда тебе придется повторить курс? — сказала Мадлен.
— Чтобы еще раз засыпаться? Нет уж! Я пойду в философский класс! Папа согласен!
Он проглотил мясо, жареный картофель, салат и взялся за сыр.
— Лоран тоже поплыл, как и я, — добавил он. — Я уверен, что в этом году процент засыпавшихся будет рекордным!
Мадлен украдкой посмотрела на брата. Он ел вишни, выплевывал косточки в ладонь, сложенную кулечком, и время от времени бросал на сына грустный и отчужденный взгляд. У него уже явно не было желания даже сердиться. Он посмотрел на часы и сказал:
— Ты извинишь меня, Мадлен? Мне крайне необходимо позвонить в Нью-Йорк.
Филипп вышел из столовой. Даниэль проводил его взглядом и прошептал:
— Последнее время с ним нелегко!
— Есть от чего, разве не так? — спросила Мадлен.
— Ох, нечего завираться! Это оттого, что я провалил экзамен…
— Я говорю не о твоем экзамене, а о твоей свадьбе. Быть вынужденным жениться в восемнадцать лет!..
— Я не вынужден!
— Не вынужден? Разве ты женился бы на Даниэле, если бы она не ждала от тебя ребенка?
— Может, и да! Только, наверное, не смог бы из-за родителей. Ты понимаешь, ребенок их вынудил! Они не успели прийти в себя, когда все это закрутилось. Видимо, ты, как и папа, считаешь, что я сделал глупость. Но когда ты узнаешь Дани!.. Тогда уже ничего не скажешь!.. — Он выпрямился на стуле. Его лицо сияло. Он сделал рукой в воздухе сладостный арабеск: — Она по-тря-са-ющая! Всегда милая, всегда нежная, что угодно! Мы понимаем друг друга без слов! Когда я с ней, не возникает никаких проблем. Все тяжелые удары я переношу с улыбкой. Вот, пожалуйста, я провалил экзамен. Мне должно было быть тошно. Так нет! Поскольку мы любим друг друга, с меня все как с гуся вода…
В какой-то момент у Мадлен возникло впечатление, что она под руку гуляет с племянником по цветущему саду. Для него все было просто, красиво, очевидно, сглажено, светло. Ей хотелось бы разделить его восторженность, но она была калекой. Почему так получается, что мечты вроде этих, воспрещены взрослым? Растрогавшись, она спросила:
— Какая она внешне?
— Ты знаешь Дорис Брукс?
— Нет.
— Ну! Американская актриса!.. Ты должна была сто раз видеть ее в кино, на фотографиях. Дорис Брукс… Вспомни…