Голод

Катсу Алма

– Гарриет, ты что говоришь? Не мог Господь так жестоко обойтись с Мэри!

– Я вовсе не говорю, будто Мэри в чем-либо виновата, – ответила Гарриет, хотя, судя по тону, именно это и имела в виду. – Я говорю, что такие вещи не происходят случайно. Господь просто сказал Мэри: нет, дескать, этот брак Ему не угоден.

Мэри прикусила язык. Да, Гарриет откровенно наслаждалась собственной беспощадностью, но в одном отношении была совершенно права. Мэри ни за что не призналась бы в этом никому (родителям – уж точно), однако в душе понимала: к замужеству она пока не готова. Ее сестра, Сара, в девятнадцать с радостью вышла за Джея Фосдика, но Мэри – совсем не то, что старшая сестра,

и это с каждым минувшим днем становилось все очевиднее. Когда отец объявил, что им предстоит переезд в Калифорнию, она втайне от всех возликовала. Крохотный городишко, где Мэри жила с рождения, где все до единого знали о скромном происхождении ее семьи, и даже о том, что им приходилось топить печи коровьим навозом, а дрова продавать, пока посевы не прижились и урожаи не стали богаче, до смерти ей надоел. Здесь от нее всегда ожидали точного соответствия ожиданиям окружающих и стать чем-то большим не позволили бы ни за что, а далеко ли уйдешь вперед, если ярмо на шее не пускает?

Узнав о гибели жениха, она первым делом почувствовала невероятное облегчение, хотя стыдно ей сделалось – словами не передать. Мэри знала: выгодно выдав ее замуж, отец рассчитывал, надеялся изменить к лучшему положение всей семьи.

Сестру тоже выдали замуж по расчету, однако и без любви дело не обошлось. А вот насчет Мэри (и она о том знала) у Франклина Грейвса с самого начала имелись иные планы. Именно у нее, согласно его представлениям, имелись все шансы на выгодное замужество, которое спасет всех. Сколько раз отец говорил, что она – единственная его надежда… о-о, даже не сосчитаешь.

Впрочем, решив сосчитать, сколько раз пожалела, что самой красивой родилась не Сара, а она – та, на чьи плечи возложено благополучие близких, – Мэри тоже наверняка сбилась бы со счета.

Гарриет поднялась, прижимая корыто к бедру.

– У Господа для каждого из нас приготовлен особый замысел, и не нам сомневаться в мудрости Божией. Нам надлежит только слушать и повиноваться. Я возвращаюсь в лагерь. Элита, ты со мной?

– Я еще не закончила, – покачав головой, отвечала Элита.

Мэри успокаивающе коснулась ее плеча.

– Не волнуйся, я тебя подожду. Вместе вернемся.

– Вот и ладно, – едва оглянувшись, бросила Гарриет. – А то ужин сам себя не приготовит.

– Мэри, ты ведь не против, если я тебе обо всем расскажу? – заговорила Элита, подождав, пока Гарриет не уйдет подальше. Глаза ее округлились, сделались невероятно огромными, и она снова украдкой оглянулась назад. – Я просто должна хоть кому-нибудь, да рассказать. На самом деле меня пугают вовсе не голоса. К голосам я давно привыкла. Тамсен говорит, будто у меня особый дар, способность чувствовать мир духов. Она всем этим давно интересуется. К той женщине в Спрингфилде ходила – по ладони гадать, и на картах тоже, на будущее. Эта женщина ей и сказала, что духи меня любят. Что им легко со мной говорить.

Поколебавшись, Мэри взяла ее за руку. Ладонь Элиты оказалась холодна от речной воды.

– Окей, рассказывай. Что же стряслось?

Элита неторопливо кивнула.

– Два дня назад, когда мы наткнулись на ту заброшенную охотничью заимку…

– Возле Аш-Холлоу? – уточнила Мэри.

Крохотную, на скорую руку сооруженную хижину, дощатые стены, добела, словно кость, выгоревшие под беспощадным солнцем прерии, она помнила до сих пор. Печальное, безлюдное место, вроде заброшенного фермерского домика, мимо которого ее семья каждое воскресенье ездила в церковь. Источенные непогодой стены и крыша, темные окна, словно пустые глазницы древнего черепа – все это живо напоминало о крахе другого, чужого семейства.

– Пусть это станет тебе уроком, – однажды, не так

уж много лет спустя после того, как они сами едва не переступили грань разорения, сказал ей отец, придержав лошадей, неспешно тащивших повозку мимо. – Если б не милосердие Господа, на их месте могли бы оказаться мы.

Что говорить, мир так хрупок… сегодня – всходы, а завтра – труха.

Элита на миг зажмурилась.

– Да. Возле Аш-Холлоу. Ты внутрь заходила?

Мэри отрицательно покачала головой.

– Письма. Сотни писем повсюду. На столе ворохом, камешками прижаты. Мистер Брайант сказал, их оставили пионеры, первопроходцы, чтоб первый же путник, направляющийся на восток, довез письма до ближайшего почтового отделения. И я… – Во взгляде Элиты мелькнуло сомнение. – Как, по-твоему, Мэри, очень ли плохо я поступила, прочитав некоторые?

– Элита, но ведь писали-то не тебе!

Щеки Элиты вспыхнули румянцем.

– Я решила, что никого не обижу. Это ведь – будто рассказы читать. Многие письма не были запечатаны, просто свернуты да оставлены на столе, а, стало быть, писавшие понимали, что их может прочесть любой, кто угодно. Только они оказались не письмами.

Глядя в лицо сидящей перед нею на корточках Элиты, бледное, словно восходящая луна, Мэри недоуменно моргнула.

– Это как же?

– Адресов получателей не было ни на одном, – пояснила Элита, понизив голос до шепота. – И никаких новостей в них не нашлось… я разворачивала одно за другим, и во всех говорилось одно и то же, снова и снова.

– Все равно не понимаю, – созналась Мэри. Казалось, по спине ее, вдоль позвоночника, беспокойно семенит вверх-вниз паучок. – Если это не письма, то что?

Элита неловко сунула руку в карман передника и подала Мэри небольшой, сложенный вчетверо листок бумаги.

– Я сохранила одно из них. Подумала, что это нужно кому-нибудь показать, но еще не показывала. Просто не знаю кому. Мне же никто не поверит. Может, подумают, будто я это сама написала, чтобы внимание к себе привлечь, но это не я, Мэри, честное слово, не я.

Мэри взяла листок. Пролежавшая много дней на жаре, бумага оказалась хрусткой и ломкой – как бы в руках не рассыпалась, прежде чем развернешь. Чернила выцвели, словно писали давным-давно, но разобрать написанное удалось без труда.

«Назад, – гласила паутинно-тонкая вязь букв. – Поверните назад, не то все вы погибнете».

Глава четвертая

Мальчишку Нюстремов – вернее, то, что от него осталось, – нашли тем же вечером, чуть позже.

Леденея от ужаса, комком застрявшего в горле, Стэнтон двинулся следом за Джорджем Доннером. За пределами круга фургонов их встретил мрак безлюдной равнины.

Пропажу считаные минуты назад обнаружили двое возниц, гнавших коров на выпас. Увидели в меркнущих лучах заката брешь среди высокой травы и решили взглянуть, что там. Оба – малые тертые, не из робких… однако при виде находки одного из них вывернуло наизнанку.

Впереди, в темноте, маячил рой огоньков. Поначалу Стэнтон принял их за какой-то морок, но, стоило подойти ближе, огоньки превратились в пламя – в пламя горящих факелов. Находку обступили со всех сторон около дюжины человек. Отсветы факелов мерцали над их головами огненным ореолом. Большинство собравшихся Стэнтон знал – и Уильяма Эдди, и Льюиса Кезеберга, и Якоба Вольфингера, и, разумеется, Эдвина Брайанта, однако среди них обнаружилось несколько «старичков» из изначальной партии, друзей семьи мальчика, а этих он прежде видел разве что мимоходом. Откуда-то издали, волною накрыв безлюдную равнину, донесся странный звук, нечто среднее между плачем и воем.