Голод
Шрифт:
Равнодушный зимний ветер.
Беспощадный.
Он шел, волоча ноги по земле. Деревянная лестница заскрипела, когда он взялся за нее руками. Овчарка стояла, спокойная, но на стороже. Она уловила запах Руара и знала, что он приближается.
Лестница заскрежетала, когда Руар крепче ухватился за нее. Вот он начал подниматься. Узловатые пальцы на ступенях, ведущих к площадке вышки. Синие жилы вздулись на руках, когда он подтягивался вверх. Закинул ружье и рюкзак впереди себя на площадку. И вот уже его голова и волосы появились над краем. Я увидела, как напряглись под шерстью мышцы Овчарки. Прямо подо мной – сгорбленные плечи Руара, я знала это.
В его лице не было удивления. Думаю, он знал, что мы ждем его. Никогда не узнаю, смогла бы я или нет, потому что в эту самую секунду ступенька хрустнула, и он упал. Ударившись о землю, тело издало вздох. Глубокий вздох. Окончательный. Душа вытекла из него, он умер. Лес затаил дыхание, а потом зашелестел дальше на длинном выдохе. Некоторое время я дышала за него, закрыв глаза, повернув лицо к солнцу. Волкодав побежал прочь и исчез между деревьями.
Бруснично-красная лужа растеклась возле его головы, из него по-прежнему вытекало нечто похожее на темно-красное тесто для печенья. То была его кровь. Больше она ему ни к чему. Красивые желтые листья рядом с ним и растекающаяся по ним кровь. Потом она застынет, как ночной лед.
Мы почти постоянно умираем, но это не имеет значения, потому что мы почти никогда не умираем совсем. Только один раз. Всего за несколько секунд бьющееся сердце превращается в неподвижный комок мяса, холодеющий в застывшем теле. Но земля вращалась дальше, не подождав ни секунды, пока я переведу дух. Вокруг меня продолжали щебетать птицы, день клонился к вечеру.
Когда я слезла с вышки, уже начало темнеть. Трава в лесу сверкала от заморозков. Неподалеку отсюда его лучшее грибное место. Лоб у него был прохладный, как мои пальцы. Должно быть, у меня в носках дыра на пятке, потому что я ощущала ступней холод от земли. Снежинка приземлилась ему на бровь и растаяла. Потом еще одна. Достигнув цели, они будут уничтожены – растают, коснувшись земли, ибо она слишком теплая, чтобы они могли на ней жить.
Но несколько из них остались целыми. Волосы Руара стали белыми на белом, покрывшись кристаллами. Я попятилась от этого места, пошла прочь, оставив его природе. Мороз смягчился, мне стало почти что тепло. Он не забирался под одежду, не холодил кожу, а лишь ложился на лицо прохладной рукой. Белые снежинки покрывали землю. Скоро покажется, что никто из нас не проходил там. Солнце покраснело и упало, на несколько кратких мгновений горизонт выровнялся и пропал. Всем телом я ощущала, что иду в сторону дома.
Свет из окна мягко ложился на сад. Как будто бы ничего не произошло.
В этот вечер он к ужину не явился.
– Он что, ушел в лес? – спросила Бриккен.
– Я его не видела, – ответила я.
Никто его не видел, в этом я была уверена.
– Хотя нет, – проговорила я. – Как раз напекла булочки и дала ему пару штук, он положил их в сумку и ушел. Куда – не знаю.
Бриккен тут же взялась за телефон. Она догадалась, куда он отправился, его искали с собаками не более десяти минут, и обнаружили тело. Смерть как дождь – так, кажется, сказал однажды Руар. Он может быть холодным или теплым, это заранее не знаешь. Но вечно избегать его не получится.
Долгая ночь. Его след на наших телах, на нашей одежде и в моем сердце. Мебель отвернулась, отведя глаза, и нашептывая обо мне. Никогда раньше он не умирал. А вот теперь… Дом с зеленым креслом. Вышка в лесу. Все быстро
Я вижу, как Бриккен думает о нем, сидя напротив меня с остывшей чашкой кофе. На столе высится гора крошек. Муха, жужжавшая на окне, сдалась – тихо лежит на спине, задрав лапки.
– Когда вы познакомились? – спрашиваю я.
– Мы всегда были вместе, – отвечает Бриккен. Вероятно, она и сама в это верит.
Больше я ничего не говорю. Часы тикают, иногда позвякивают, но в целом в доме царит тишина и пустота. Я помогаю ей лечь – она говорит, что сегодня хочет спать в своей постели. Ее плечо костлявое под моей рукой. Тонкое и узловатое, никаких неожиданностей.
Унни
Любовь
Никто не может стать другим. Только иногда. Я увидела это в тот день, когда она откинула волосы с лица, помогая мне с мытьем полов и стиркой. Ты вел подсчеты на зиму, я пекла бисквит, мы вместе прибирались. В доме было по-утреннему сыро, она дотерла пол щеткой, вид у нее был немного сонный, от нее пахло разгоряченным женским телом. Небо за окном. Одежда, развешанная на просушку над плитой.
– Присмотришь за пирогом, Бриккен, пока я схожу в сарай за дровами?
Она улыбнулась, подняв на меня глаза, и кивнула.
– Конечно, матушка. Я даже готова присесть на стул и целиком сосредоточиться на пироге.
Мы рассмеялись. На виске у нее повисли крошечные бисеринки пота. Живот Бриккен начал опускаться – скоро их ребенок захочет выйти на свет. Внутри нее лежал, обняв самого себя за плечи, пока еще невидимый человечек. Всего через несколько дней или недель жизнь снова изменится. Мои руки будут гладить мягкий пушок на детской головке. В саду скоро побегут ко мне маленькие босые ножки. Мне опять придется дуть на синяки и заклеивать пластырем царапины.
На двери за ее спиной отслоилась краска. Тонкие синие полоски упали на пол. По ее лицу я видела, о чем она думала, глядя на них – что она обязательно перекрасит эту дверь, как только выпадет возможность. Она напоминала мне меня. У нее были такие же контуры губ, как когда-то у меня, когда я, еще живя у целительницы, рассматривала себя в зеркале, мои ключицы под ладонями Армуда, когда мы только что въехали сюда, мои ноздри, которые дрожали от тяжести ребенка во чреве, как дрожали у нее сейчас. Ее лицо по форме напоминало сердечко – высокие широкие скулы и узенький подбородок. Она провела одной рукой по пояснице, и я увидела более юную копию себя в ее одежде.
– Иди. Я останусь и присмотрю за пирогом. Иди, матушка.
Я улыбнулась, внутри все потеплело. Мне нравилось, когда она называла меня матушкой. Потом она снова помассировала себе поясницу, поднялась на ноги и отбросила локоны со лба.
Самого неожиданного я все же не ожидала. Женщина в моей кухне была рослая, кожа у нее блестела, как когда-то у Армуда. Она распространяла вокруг себя свет.
Среди стволов остались те, кого нет с нами.
Армуда нет, одна дочь умерла, другая пропала. Время смазало ее черты, но вот она стоит передо мной. У меня сдавило горло – слезы или я сейчас задохнусь? Там, где ее пальцы откинули волосы, я увидела странный знак неровной формы и изогнутую белую черту – давний шрам у основания волос. Полукруглый и блестящий, почти как новолуние.