Голодная кровь (Рассказы и повесть)

Евсеев Борис Тимофеевич

– Врёшь, дурошлёпка!

– Я вру? Да чтоб мне на этом месте сквозь землю провалиться!

От обиды и огорчения Терёха перевернулся на бок, и, как малец, ткнулся носом в стенку, простодушно прикинув: сейчас видение вместе со своими словами, уплывёт, куда ему надо. Так оно и вышло. Повернувшись – увидел: нет больше в комнате голубой Ушебти! Но вот провалилась она сквозь землю или уплыла восвояси прозрачной тканью – этого определить шут не сумел. Не удалось ему и заснуть. Повертевшись с боку на бок, он встал и, смекнув, что полусон с Ушебти даёт ему повод набросать сценарий

или хотя бы синопсис сверхновой, сверкнувшей огоньком в мозгу цирковой программы, стал круглым рисовальным почерком набрасывать первые, впрыгнувшие в ум, строки.

…Надвинулась издалека тьма египетская, налёг ночной каменной прохладой опять-таки африканский, но не карфагенский, – а древнеегипетский цирк.

И оказалось: у одного из двух десятков снующих по арене сухоногих египетских забавников, с лицами сморщенными подобно сушёным грушам – объявился среди зрителей брат-близнец. На этого, сидевшего отдельно от всех шута, изображавшего из себя рыбу с задранной вверх головой, с раздвоенным хвостом и сияющей в ночных факелах чешуёй многоцветной, египетские насмешники наперебой пальцами и указывали.

По жестам выходило: близнецам нужно держаться вместе, и не откладывая, опуститься на нильское дно, а там найти спрятанную в толще вод каменную табличку с письменами. Но было условие: найдут табличку – вынырнут назад. Не найдут – так онемевшими рыбами под водой и останутся.

Бегали в полутьме по кругу, изредка, как тушканчики, подпрыгивая, полуголые шуты. Плотным полукольцом сдавили песчаную арену, словно бы ороговевшие от шутовских непозволительных вольностей лысостриженные жрецы. Осторожно покалывали палочками папирусы впалоглазые иерограмматеи с одеревеневшими спинами, излагая эту на их взгляд дико смешную историю словами бога. А проще говоря, – рисунчатым письмом, дополнив его собственными значками, крепко уцепившими человеческую речь.

Шуток словесных почти не было, зато в изобилии мелькали под куполом ночи древнеегипетские кистевые и коленные жесты, схожие с пляской, садящейся на поля саранчи. При виде этих жестов зрители, почти не размыкая губ, лихорадочно похохатывали и тайком утирали слёзы счастья.

Даже сам Рамзес, по счёту чёрт его знает какой, сидевший рядом с ободом арены отдельно от всех на узко-высоком резном троне, хоть и неулыбчиво, но зато часто переводил взгляд с шута изображавшего на песочке двухвостую рыбу, на его брата, которого в отличие от других зрителей била крупная дрожь от переживаний за своё дальнейшее существование.

Вдруг, чёрт его знает какой Рамзес, встал, и, картинно освободив трон, поманил к нему Терёху. Тот отрицательно замотал головой: мол, уже насиделся мысленно на тронах отечественных! И ничего хорошего в таком сидении не обнаружил. Однако Рамзес, чёрт его знает какой, не проронив ни звука, понятными даже дураку телодвижениями объяснил Пудову: Терёха основной так и останется на месте, зато Терёха запасной, хотя б часок, а посидит на троне.

Здесь Пудов Терентий не выдержал. Ломая ход сценарных эпизодов, а, заодно, руша египетскую иерархию, крикнул:

– Да у вас тут просто Цирк мумий! А не пошли

бы вы лесом, вместе с вашими тронами и царскими местами? Короче. Я на таких мумий и в отечестве насмотрелся. Каждый день и каждый вечер вижу. В магазинах, в метро, в театрах, в трамваях. Все они за приближение к трону, как за соломинку хватаются! Ты б хоть мельком сюда вот глянул, – плавно повёл Терёха, рукой словно по карте, от низовий Нила к городу Во, а потом выше, выше, на север, в сторону Москвы, в сторону Питера… – Сразу всё себе и уяснишь.

Но Рамзес, чёрт его знает какой, следить за Терехиной рукой не стал, видно на своих мумий нагляделся, лишь погрозил шуту кулачком иссохшим.

Тут в египетских высях что-то ухнуло и заскрежетало. Потом заплакала сова. За ней другая, десятая, сотая! Сто плачущих сов заставили зрителей унять лихорадочный смех, принудили жрецов рухнуть ниц, а писцов проколоть себе зрачки палочками. Смерть и скорбь вдруг шелестнули совиными крыльями над окаменевшей ареной, скорбь и смерть! И тут же Цирк мумий, цирк лихорадочного веселья и каменного молчания, раскололся на куски и рухнул в бездну. А вслед за цирком и синопсис, про пляски иссохших личностей и плач сов, был скомкан и полетел в мусорную корзину.

Но потом смятые листы Терёха достал, распрямил, решил сохранить. После чего снова улёгся на диван, закрыл глаза. Уснуть, правда, не уснул. Зато себя утешил: «Это плакала обыкновенная сова-сипуха, какие редко, но ещё встречаются в окрестностях города Во. И вовсе не смерть сова предвещает, а открытие мудрых тайн! И опять-таки не Россия за африканским обликом в этом видении спряталась, а всамделишный египетский Цирк мумий!»

Маясь бессонницей, ища веселья даже и в скорбных плачах, Терёха вытер взмокшее лицо и прикинул: если уж не Талка-Наталка, то хоть голубая Ушебти могла б его навестить, утешить. Так оно и вышло. Причём, Ушебти, – видать, чуток поразмыслив, – сразу подкатила с другого боку.

– Тебе клоуны нравятся?

– Вокруг или в цирке?

– Ой, ну ты, вижу, ничего не понял. И потом: напрасно ты про второго Терёху, ну, про двойника не поверил. И вовсе не выдуманный Цирк мумий тебе показали, а настоящий цирк фараонский. А что заплакали сто сов – так они не символы скорби и смерти своим плачем обозначили, а просто тебя, дурака, жалеют, если меня не послушаешься. И с шутами нашими всё не так, как ты думаешь: ну, лёгкий недокорм среди народа египетского случился, – а ты сразу мумии, мумии! Ну, и коричневатость загара в глаза тебе бросилась.

– Поговори мне! Сказано Цирк мумий, значит Цирк мумий. Неживой он, сразу видно. Суховоблый какой-то. У нас такие неживые программы тоже случаются, видел. А мне живой, если хочешь, – живородящий цирк нужен!

– Это как это живородящий, Теряша? – Споткнулась, двинувшаяся было к шуту, египтянка.

– А так это. Один цирковой номер свободно рождает другой, одна реприза выплёскивает из себя – опять же свободно, без подготовки – другую! Словно из циркового родильного дома маленькие малыши выпрыгивают и тут же шутами и воздушными гимнастами становятся, на коротких толстеньких ручках в воздухе повисают!