Голодная кровь (Рассказы и повесть)
Шрифт:
И тогда исчезнувший было Африканец, вернулся вновь. Он заметно хмурился. Видно смешок, долетевший после убийства Гвоздя с дальнего конца царского стола и до святого, был в их деле лишним. И вообще показалось: осерчал Терентий! Даже чуть сгорбился с досады. Чтобы не огорчать себя видом святого, оттесняя боль книзу и в сторону, Терёха в поисках источника смеха оббежал внутренние свои пространства, принявшие в те минуты, вид нескончаемой полынной степи. Но смехотунчика взглядом не уцепил.
Тем временем, вдали, на краю этой полынной степи выкруглились два кургана. По краям курганов стояли светлокожие берберские пастухи в зелёных одеждах. Берберы держали в руках загнутые на концах пастушьи
Вдруг из мировых неясностей выставилось, а потом стало, как в кино, наплывать, возрастая и расширяясь над степью, огромное дерево. Рядом с ним – широченный пень.
Смешок треснул и просыпался сухим горохом ещё раз. Стало ясно: смеётся и потрескивает сам пень. И тогда Терентий Африканский, не пожалев своего бурнуса – или, скорей, своей белой ризы – на пень этот уселся. Смешок мигом лопнул. С облегчением выдохнув из себя воздух, Африканец сам себе посочувствовал:
– Из самого Карт-хадашта за мной это смеховместилище тащится.
– Что за смеховместилище такое?
– А бесёнок двуполый. «Полторы ноги» – черти-товарищи его прозвали. Хромает сильно. И чтоб недостаток телесный, посланный ему в виде хромоты, как-то восполнить – набивает с утра до вечера утробу свою трескучим смехом, а потом смех этот по горам, по долам разбрасывает…
– Раз ты вернулся, позволь, и я мыслью назад убегу. Из твоего разговора, Африканец, выходит: шуты и на небе нужны. Сильно сомневаюсь я. Короче – не верю! Здесь, на земле наше дело, ещё, пожалуй, кой-кому нужно: через издёвку и посмеяние высшую правду в мозги обывателям, а иногда и власть имущим вколачивать. А ещё для того мы, трагические шуты, существуем – чтоб каждый из тех, кто нас на арене жизни заприметит, дотронулся в себе самом до ласкового дуралея внутри у него сидящего. С таким-то внутренним дуралеем несуразицы жизни откидывать от себя легче. И потом: отыскав в себе рычажок наивного дуралейства, любое из искусств, – оттолкнувшись как следует от всё того же дуралейства, – легче высоким сделать.
– Всё ваше искусство – шутовство. Впрочем, в хорошем, иногда даже в священнодейственном смысле.
– Не говори так! Не всё наше искусство шутовское. И, слава Богу. Ты там, у себя на небесах, «Тамань» читал? А «Святою ночью», а «Жизнь Арсеньева»? А «Херувимскую» № 5 Бортнянского Дмитрия Степановича слышал? Искусство – особый путь к Богу. Никем не придуманный, извне не навязанный, чисто человеческий. Наверное, путь этот слабей и бессильней церковного. Но пускай он путаный, извилистый, нередко о камни нас расшибающий, – зато свой собственный, опасно-прекрасный, хоть на мгновение, а ещё при жизни на небо возносящий… И ещё скажу то, чего вы там у себя в наднебесье не знаете. Когда свежего и неожиданного искусства много – политика, как побитая собака, в конуру свою прячется. А это уже плюс. И немалый.
– Давай оставим политику политикам. Шут с ней, с политикой, как у вас говорят. А что касаемо земного слова и земного звука – поговорим обязательно. Но в другой раз. Когда завершать путь свой будешь. А путь и у тебя, и у других шутов башковитых – один: смеясь, помогать перерождению зла.
– Это ещё, что за новость? Зло есть зло. Добро есть добро.
– Так было вплоть до середины XX века. Но ближе к его окончанию, пересмотр возможностей и оттенков добра и зла начался. Раз не удаётся победить зло, значит, нужно его преобразовать, видоизменить! Попытаться утихомирить зло путём его перерождения в добро особого рода. Причём исполнение этого дела будет у дьявола отнято и отдано в другие руки.
– Ну и ну. Мысль сучковатая, непривычная.
– А ты привыкай! И уразумей: мир ваш человеческой
Часть I. Иссякание добра, несмотря на все усилия церквей и мирских праведников.
Часть II. Непомерное увеличение, а затем и преобладание в жизни земной зла.
Часть III. Как уже было сказано: перерождение зла с помощью неба и самого человека в добро иного рода. Здесь-то, в третьей части земной драмы, шуты, ох, как понадобятся. Ведь если не будут предприняты чрезвычайные усилия против разрастания зла, против наносимых им ран и увечий – всё может пойти прахом. Нелепо и непредусмотренно закончиться может…
– Продумать твои слова нужно. Не могу я сразу трёхчастную эту драму осмыслить. А только замечу: как раз драматизм жизни и заставляет нас любить её безмерно. Трусоватая бездрамность – она для слабодушных. Сродни идиотизму или старческому тупняку она.
– Ты перебил, но я продолжу: созерцать рвано-кровавые отметины мира нам в наднебесье иногда просто необходимо. Но время от времени неплохо бы сопровождать это созерцание шутовским толкованием. На высотах наших тоже, знаешь ли, иногда не жизнь, а кисель застывший. Поэтому необходимо млечные пути расшевелить, кисельные берега раздвинуть. Хочется и нам грубо-едкую правду про землю, – стыдливо прикрыв крылышками лицо, – иной раз услышать.
– Зачем же лицо прикрывать? И почему вы сами едкую правду сказать себе не можете? Погостили у нас, поглядели, меры, как говорится, взяли, и опять кругосветку свою запустили.
– Не всё так просто, Терентий Фомич, не всё. Поэтому и нужны нам, не тугодумы в ханжеские одежды рядящиеся, а грозные искатели праведности: грубо говорящие, нередко похабы творящие.
– Так это вам не шуты, вам юроды нужны.
– И они, конечно, тоже. Есть, однако, тонкая грань, между шутовством и юродством.
– Это какая же?
– Юрод – изначально Божий человек. И всегда под нашей защитой. А шуты – на свой страх и риск живут и умирают. И до Божьего заступничества им бывает ох, как далеко. Через шутов – реальную жизнь в её беззащитности хотим наблюдать! Нам такая беззащитность дороже заплесневелых слов, скрывающих порок одеяний и сытой отгороженности от мира… А ещё развита среди вас, шутов, полувоенная шутовская маскировка, мимикрия по-гречески. Применяют шуты и ещё одно важное оборонительное средство: покровительственную окраску. Такие способы борьбы со злом, сейчас, ох, как полезны. Ну, а юроды – те покровительственной окраски и защитной маскировки не приемлют. Дубасят и секут, кромсают и размахивают правдой, словно палкой с набалдашником: направо и налево. Они, конечно, тоже пригодятся, но не сейчас, позже… Ну, а касаемо тебя, – тут ведь как? Ты про Осипа Гвоздя вспомнил – плотный мыслеобраз по небесному Интернету к нам и прилетел. Потому-то и здесь я: предупредить и вразумить тебя.
– Значит, и ваши мозги «Ишак» законопатил!
– Какой ещё ишак?
– «Ишаком» мы Интернет Эксплорер зовём.
– Ну-ну. Доиграетесь вы с заимствованием слов и неоправданной подменой их смыслов! Скоро совсем без языка родного останетесь. А тупоголвым шутам на заразно-вирусном языке свои мыслишки вырабатывающим, у нас один путь – вниз! Ладно, заканчивать пора. Тяжелит меня воздух земной. Слишком он криками насыщен, воплями и воздушно-капельной кровью набит под завязочку. Поэтому – кратко: живи, смеши, выкругляй новые арены, слезами горючими радуй. Но и меру знай, не заносись, не калечь ближних словами. И помни: шутовство – серьёзное дело. А что до жезла твоего шутовского, то хоть роль его для тебя уже сыграна, не откидывай его, повремени. Иначе не Шутом Божьим – рабом низких помыслов можешь стать…