Голодные игры

Коллинз Сьюзен

— Да, Китнисс, — говорит он доверительным тоном, — когда я увидел тебя на церемонии открытия, у меня буквально остановилось сердце. А что ты подумала, увидев свой костюм?

Цинна поднимает бровь: честно!

— Вы имеете в виду, после того как я перестала бояться, что сгорю заживо?

Взрыв хохота, неподдельного, со стороны зрителей.

— Да, именно, — подтверждает Цезарь. Кому-кому, а Цинне стоило об этом сказать.

— Подумала, что Цинна замечательный, и это — самый потрясающий костюм из всех, какие я видела.

Я просто поверить не могла, что он на мне. И не могу поверить, что сейчас на мне это платье.— Я расправляю юбку. — Вы только посмотрите!

Пока зрители ахают и стонут, Цинна едва заметно показывает пальцем: покружись! Я делаю один оборот, вызывая еще более бурную реакцию публики.

— О, сделай так еще! — восклицает Цезарь. Я поднимаю руки вверх и быстро вращаюсь, снова и снова, чтобы юбка развевалась, и меня охватывали языки пламени. Народ безумствует. Остановившись, я хватаюсь за руку Цезаря.

— Не прекращай! — просит он.

— Придется. У меня все плывет перед глазами! — хихикаю я; наверное, первый раз в жизни я веду себя так легкомысленно, опьянев от страха и кружения.

Цезарь обнимает меня рукой:

— Не бойся, я тебя держу. Не позволю тебе последовать по стопам твоего ментора.

Толпа дружно гикает и улюлюкает, когда камеры выхватывают Хеймитча, прославившегося своим нырком головой вниз со сцены во время Жатвы. Хеймитч добродушно отмахивается от операторов и показывает на меня.

— Все в полном порядке. Со мной она в безопасности, — уверяет Цезарь зрителей. — А что насчет твоего балла за тренировки? Одиннадцать! Не намекнешь, как тебе удалось получить столько? Чем ты отличилась?

Я бросаю взгляд на балкон с распорядителями Игр и прикусываю губу.

— А-а... все, что я могу сказать... думаю, такое случилось впервые.

Все камеры наставлены на распорядителей, которые, давясь от смеха, кивают в знак согласия.

— Ты нас мучаешь! — говорит Цезарь так, будто ему и впрямь больно. — Подробности! Подробности!

Я поворачиваюсь к балкону.

— Мне ведь лучше не рассказывать об этом? Мужчина, упавший в чашу с пуншем, кричит: «Нет!»

— Спасибо, — говорю я. — Мне жаль, но ничего не поделаешь. Мой рот на замке.

— В таком случае давай вернемся к Жатве, к тому моменту, когда назвали имя твоей сестры, — предлагает Цезарь; его голос стал тише и серьезнее, — и ты объявила себя добровольцем. Ты не могла бы рассказать нам о ней?

Нет. Ни за что. Только не вам. Но... может быть, Цинне. Мне кажется, я даже вижу сострадание на его лице.

— Ее зовут Прим, ей всего двенадцать. И я люблю ее больше всех на свете.

Над Круглой площадью повисла тишина.

— Что она сказала тебе после Жатвы? — спрашивает Цезарь.

Правду. Правду. Я проглатываю комок в горле.

— Она просила меня очень-очень постараться и победить.

Зрители, замерев, ловят каждое мое слово.

— И что ты ответила ей? — мягко направляет

меня Цезарь.

Вместо нежности мною овладевает ледяная твердость. Мускулы напряжены, словно готовятся к схватке. Когда я открываю рот, мой голос звучит на октаву ниже:

— Я поклялась, что постараюсь.

— Не сомневаюсь, — говорит Цезарь, сжимая мне плечи. Звенит звонок. — Жаль, но наше время закончилось. Удачи тебе, Китнисс Эвердин, трибут из Дистрикта-12.

После того как я занимаю свое место, аплодисменты еще долго не смолкают. Я снова смотрю на Цинну, ожидая его одобрения. Он потихоньку показывает мне два больших пальца.

Первая половина интервью с Питом пролетает для меня как в тумане, ясно только, что Питу с ходу удалось завоевать зрительские симпатии: из толпы то и дело раздаются крики и смех. На правах сына пекаря он сравнивает трибутов с хлебом из их дистриктов, затем рассказывает забавную историю об опасностях, какие таят в себе капитолийские ванны. «Скажите, я все еще пахну розами?» — спрашивает он Цезаря, и они начинают на пару дурачиться и обнюхивать друг друга, заставляя зрителей покатываться со смеху. Я вполне прихожу в себя, только когда Цезарь задает Питу вопрос, есть ли у него девушка.

Пит колеблется, потом неубедительно качает головой.

— Не может быть, чтобы у такого красивого парня не было возлюбленной! Давай же, скажи, как ее зовут! — не отстает Цезарь.

Пит вздыхает.

— Ну, вообще-то, есть одна девушка... Я люблю ее, сколько себя помню. Только... я уверен, до Жатвы она даже не знала о моем существовании.

Из толпы доносятся возгласы понимания и сочувствия. Безответная любовь — ах, как трогательно!

— У нее есть другой парень? — спрашивает Цезарь.

— Не знаю, но многие парни в нее влюблены.

— Значит, все, что тебе нужно, — это победа: победи в Играх и возвращайся домой. Тогда она уж точно тебя не отвергнет, — ободряет Цезарь.

— К сожалению, не получится. Победа... в моем случае не выход.

— Почему нет? — озадаченно спрашивает ведущий.

Пит краснеет как рак и, запинаясь, произносит:

— Потому что... потому что... мы приехали сюда вместе.

Часть II

ИГРЫ

9

Какое-то время камеры еще направлены на опущенные глаза Пита, пока его слова доходят до телевизионщиков. Затем я вижу на экране свое лицо, увеличенное в несколько раз, с приоткрытым от неожиданности и возмущения ртом. Это я! Он говорит обо мне! Я сжимаю губы и смотрю в пол, надеясь таким образом скрыть бурлящие во мне чувства.