Голодные игры
Шрифт:
— Да-а, вот уж не везет так не везет, — говорит Цезарь, и в его голосе звучит искреннее сострадание.
Толпа согласно шумит, несколько человек даже вскрикнули, точно от боли.
— Не везет, — соглашается Пит.
— О, мы все тебя прекрасно понимаем: трудно не потерять голову от такой прекрасной юной леди. Кстати, она знала о твоих чувствах?
Пит качает головой:
— До этого момента нет.
Я на мгновение поднимаю взгляд на экран — мои щеки так пылают, что никто и не подумает усомниться.
— А неплохо бы вытащить ее снова на середину и послушать, что она на это скажет,
Рев толпы оглушает. Пит своим признанием в любви ко мне совершенно затмил всех нас, остальных трибутов. Когда крики наконец смолкают, Пит произносит сдавленным голосом: «Спасибо», — и возвращается на свое место. Играет гимн, мы встаем. Голову приходится поднять, чтобы не проявлять непочтительность, и — на каждом экране, куда ни глянь, мы с Питом, отделенные друг от друга парой футов, непреодолимой пропастью в глазах сердобольных зрителей. Бедные-несчастные мы! Знали бы они правду!
После гимна трибуты выстраиваются перед вестибюлем Тренировочного центра и проходят к лифтам; я стараюсь не попасть в одну кабину с Питом. Из-за множества народа нашей свите — стилистам, менторам, сопроводителям — трудно поспеть следом, так что на время мы предоставлены самим себе. Все молчат. Лифт, в котором еду я, останавливается четыре раза, чтобы высадить трибутов, потом я остаюсь одна, пока через пару мгновений двери не открываются на двенадцатом этаже. Едва Пит успевает выйти из своей кабины, как я с силой толкаю его руками в грудь, и он, потеряв равновесие, падает на уродливый вазон с искусственными цветами. Вазон опрокидывается, разлетаясь на сотни крохотных осколков; сверху приземляется Пит. Из его ладоней течет кровь.
— За что? — ошарашенно спрашивает он.
— Ты не имел права! Не имел права говорить обо мне такое! — кричу я.
Тут подъезжают лифты, и теперь вся компания в сборе — Эффи, Хеймитч, Цинна и Порция.
— Что происходит? — осведомляется Эффи с истерическими нотками в голосе. — Ты упал?
— Да. После того, как она меня толкнула, — отвечает Пит, и Эффи с Цинной помогают ему встать.
— Ты его толкнула? — зло спрашивает Хеймитч.
— Это ведь ты придумал, да? — набрасываюсь я на него. — Выставить меня дурой перед всей страной?
— Это моя идея, — говорит Пит, вытаскивая из ладоней впившиеся осколки и кривясь от боли. — Хеймитч мне только помог.
— Да, Хеймитч хороший помощник. Для тебя!
— Дура! — презрительно бросает Хеймитч. — Думаешь, он тебе навредил? Да этот парень подарил тебе то, чего ты сама в жизни бы не добилась!
— Из-за него все будут считать меня разнеженной девицей!
— Из-за него тебя будут считать обольстительной! И, скажем прямо, на твоем месте я бы тут никакой помощью не брезговал. Ты была привлекательна, как пугало, пока Пит не признался, что «грезит» о тебе. Теперь ты всеобщая любимица. Все только и твердят о несчастных влюбленных из Дистрикта-12.
— Мы не несчастные влюбленные! Хеймитч хватает меня за плечи и прижимает
— Да какая разница? Это все показуха. Главное — не кто ты есть, а кем тебя видят. Ну что можно было сказать после интервью с тобой? В лучшем случае, что ты довольно милая девочка. Хотя по мне и это уже чудо. Теперь ты покорительница сердец. Ай-ай-ай, мальчишки дома штабелями падают к твоим ногам! Как думаешь, какой образ завоюет тебе больше спонсоров?
Изо рта Хеймитча так несет вином, что дурно становится. Я сбрасываю с плеч его руки и отступаю в сторону, стараясь привести мысли в порядок.
Приближается Цинна и кладет руку мне на спину:
— Он прав, Китнисс.
Я уже не знаю, что и думать.
— Надо было хотя бы предупредить меня, чтобы я не выглядела такой идиоткой.
— Ты отреагировала замечательно, — возражает Порция. — Знай ты обо всем заранее, вышло бы и вполовину не так убедительно.
— Она просто переживает из-за своего парня, — ворчит Пит, пиная окровавленный черепок.
При мысли о Гейле мои щеки снова начинают гореть.
— У меня нет парня!
— Да мне без разницы, — отвечает Пит. — Но я уверен, у него хватит ума распознать притворство. К тому же ты ведь не говорила, что любишь меня. Так что можешь не волноваться.
Постепенно все становится на свои места. Злость утихает, хотя я все еще не могу решить, использовали меня или в самом деле подарили преимущество. Хеймитч прав: я выдержала интервью, но кем я, в сущности, была? Глупой девчонкой в красивом платье. Кружащейся, хихикающей. Только когда речь зашла о Прим, я сумела сказать что-то значимое. То ли дело Цеп, его тихая, убийственная мощь. Рядом с ним я пустышка. Глупая, сверкающая и никчемная. Ну, не совсем никчемная: все-таки Одиннадцать баллов за тренировки дают не каждому.
Пит же превратил меня в предмет обожания. И не только своего. Послушать Пита, у меня отбоя нет от поклонников. А если народ поверит, что мы вправду любим друг друга... Как они клюнули на Питово признание! Несчастные влюбленные! Хеймитч правду сказал: слопали и не подавились. Вдруг меня берут сомнения: правильно ли я себя вела?
— Когда он сказал, что влюблен в меня, все, наверное, подумали, что я тоже его люблю? — спрашиваю я.
— Я подумала, — говорит Порция. — Ты так отворачивалась от камер, краснела...
Остальные дружно поддакивают.
— Ты прелесть, солнышко. Спонсоры будут занимать очередь в другом конце квартала, — говорит Хеймитч.
Борясь со стыдом, я заставляю себя заговорить с Питом:
— Прости, что я тебя толкнула.
— Пустяки, — отмахивается он. — Хотя, строго говоря, это против правил.
— Как твои руки?
— Ничего, заживут.
В наступившей тишине мы наконец обращаем внимание на соблазнительные запахи, доносящиеся из столовой.
— Пойдемте обедать, — предлагает Хеймитч. Мы все идем за ним следом и усаживаемся за стол. Тут оказывается, что у Пита еще идет кровь, и Порция уводит его, чтобы перевязать. Они возвращаются, когда мы заканчиваем суп из розовых лепестков со сливками. Руки Пита обмотаны бинтами, и виновата в этом я. А завтра арена. Пит сделал для меня доброе дело, а я его за это покалечила. Неужели я вечно буду перед ним в долгу?