Голос крови
Шрифт:
Магдалена, стоя рядом с Морисом, волей-неволей оказалась в окружении его собеседников – трех прихлебателей средних лет. Единственный, кого Магдалена узнала, – Берт Торнтон, который частенько светится по телевизору… какие-то неудачные затеи с недвижимостью… что-то в этом роде… Два других – Какой-то Эрман и Какой-то Кершнер. Морис ударился в рассуждения об опасностях «ипотечных пирамид», с которыми, насколько поняла Магдалена, и возникли трудности у мистера Торнтона. Она никогда не чувствовала себя настолько не на своем месте. Она не посмела бы и пискнуть, даже если бы понимала, о какой такой премудрости толкуют эти четверо. Но еще
– Морис!
И обнимает его – мужская версия воздушных поцелуев, которые посылают друг другу женщины одного общественного положения. Краткое объятие, и:::::: !Dios m'io! В жизни не видела такого красавца!:::::: Морис принимается скороговоркой знакомить:
– Сергей, это Берт Торнтон… Берт, это Сергей Королев.
– Рад познакомиться, мистер Зорнтон.
– Честь для меня! – говорит Торнтон.
Европейский акцент – русский? – в глазах Магдалены только добавляет Королеву очарования. К тому же он молод, по крайней мере рядом с этим старичьем – тридцать с лишним? Высокий, рост мечты, и с фигурой. И такое лицо! Мужественная челюсть, искрящиеся голубые глаза – густые каштановые волосы со светлыми прядями, длинными волнами зачесанные назад. Так романтично. И удивительно мило, как он улыбнулся и как произнес «Рад познакомиться», приветствуя «мистера Зорнтона», прозвучало так, будто он и вправду рад. Морис представляет Королева мистеру Эрману:::::: он посмотрел на меня, и не случайно!:::::: Представляет мистеру Кершнеру:::::: опять! точно не просто так!::::::
Морис, очевидно, тоже заметил эти взгляды и спешит добавить:
– Ну и, Сергей, это Магдалена Отеро.
Красавец мужчина оборачивается к Магдалене. С той же учтиво-милой улыбкой. Протягивает ладонь, будто для рукопожатия, – и, взяв руку Магдалены, склоняется и целует, не касаясь губами.
– Мисс Отеро.
Выпрямившись, улыбается уже с каким-то неуловимым намеком, долго удерживает ее взгляд своим – и уходит прочь с компанией.:::::: !Dios m'io, m'io, m'io!::::::
Магдалена шепотом спрашивает Мориса:
– Кто это?
Морис хихикает.
– Тот, кто хочет стать вашим другом, насколько я понял.
И рассказывает ей о Королеве.
Норман тоже счастлив. Наконец-то поняли, кто он такой. Какой взлет! Норман так взбодрился, что готов ехать на фуршет в какой-то Музей момента в Дизайнерском квартале, где некая перформансистка по имени Хайди Шлоссель будет давать перформанс под названием «Ни хуя!». На банкете в «Статусе» все только о ней и говорили. Магдалена никогда не слышала ни про «Музей момента», ни про Дизайнерский квартал, ни про перформансы, ни про перформансисток, не говоря уже про Хайди Шлоссель. Норман явно осведомлен не намного лучше: он слышал про Дизайнерский квартал, но не знает, где это. Морису, теперь официально большой шишке «Майами-Базеля», не терпится пойти.
Магдалена отводит Нормана в сторону.
– Этот художественный перформанс называется «Ни хуя!». Мы не знаем, что там будет. Ты точно не боишься вести… – она указывает назад, где стоит Морис, – …на такое?
– Это музей, – отвечает Норман. – Что там может быть страшного?
Снова в
ПРИРОДНЫЙ МУСОР ДНЯ – собрание Музея момента
Из динамиков гремит ритм-трек БУМчилла БУМчилла БУМчилла БУМчилла… Из-за груды грязных шин появляется высокая фигура в черном. Кожа белая, как мел… длинные черные волосы волнами ложатся на широкие складчатые плечи академической мантии, как у выпускников колледжа, в которую фигура облачена. Только у нее мантия широкая и длинная, волочится по полу. Белое лицо не улыбается.
С полминуты фигура стоит столбом, не издавая ни звука. Вероятно, это и есть Хайди Шлоссель.
Затем она поднимает руки к горлу и расстегивает какую-то застежку. Мантия падает с ее плеч внезапно, целиком, глыбой. Не иначе весит целую тонну.
Хайди Шлоссель стоит совершенно голая перед озерцом тяжелой черной материи… прямая, напряженная. С безучастным лицом… Похожая на живого мертвеца из фильма ужасов… только нагишом.
Магдалена шепчет Норману:
– Пошли отсюда, скорее! – и кивает на Мориса.
Норман качает головой… Нет.
Для перформанса, чем бы он ни оказался, женщине, кажется, неплохо бы скинуть лет пятнадцать и столько же фунтов. Она открывает рот и произносит безжизненным голосом живого мертвеца:
– Мужчины совали в меня хуи… совали хуи, совали хуи, совали и совали…
…дальше и дальше… бесконечная поэма «Зомби и хуи» – и вдруг Хайди сует себе в вагину три пальца и, вытянув оттуда приличного размера сардельку, словно бы оживает и кричит: «Ни хуя!» – и на свет появляется следующее звено-сарделька – «Ни хуя!» – и еще одно, и еще, и еще – «Ни хуя!», и «Ни хуя!», и «Ни хуя!», и «Ни хуя!», и «Ни хуя!». Магдалена не верит глазам: сколько сарделек эта женщина умудрилась набить себе в утробу!
Морис сложил ладони на причинном месте. Но вместо того чтобы гладить себя рукой, он покачивает тазом вперед-назад и трется о ладонь… как бы тайком.
Магдалена толкает Нормана локтем и громко шепчет:
– Морис!
Норман не обращает внимания. Он впился взглядом в мисс Шлоссель. Магдалена, отбросив предосторожности, повторяет в полный голос:
– Норман! Глянь на Мориса!
Норман зло зыркает на нее… но слушается. Сначала он долго смотрит… соображает… соображает… потом покорно вздыхает, обнимает Мориса рукой за плечи… мягко… и, склонившись к нему, говорит… голосом, каким увещевают детей…
– Морис, нам нужно идти.
Как послушный мальчуган, понимающий, что расстроил родителей, Морис дает себя вывести из Музея момента.
Он идет молча… в раскаянии… а Норман изображает недовольство. Он не переставая качает головой, не глядя ни на кого.
– Что случилось, Норман? – спрашивает Магдалена.
– Да намечался отличный фуршет, в какой-то галерее тут рядом, «Лингер», в Уинвуде, не знаю, где это.
Норман без остановки качает головой.
– Но он, наверное, уже закончился.