Голос пугающей пустоты
Шрифт:
«Только не делай ничего такого... — Теолрин не на шутку разволновался. Все было на грани срыва. — Пожалуйста... Не сейчас...»
Джейл опустила взгляд вниз и принялась, подобно собаке, лакать из миски. Им обоим уже приходилось так есть, на забаву всем остальным. Не самое приятное времяпровождение, спроси кто мнение Теолрина по этому поводу. Пожалуй, если они все-таки выберутся сегодня отсюда живыми, то договорятся никогда не вспоминать об этих унижениях.
— Сегодня прекрасный вечер, — пророкотал Кройх, отхлебнув из бурдюка и сев обратно на место. Про Теолрина он, похоже, решил забыть. — Такая погода... Она как будто что-то пробуждает в нас, верно, парни?
Само собой, парни поспешили согласиться: что еще они могли ответить?
— Что-то такое... глубинное. Какое-то... желание жить... бороться. — Кройх сделал еще один глоток из бурдюка, после чего передал ее соседу. — Кстати, о борьбе... Там ведь как раз и была похожая история, не так ли, Проповедник?
Один из сидевших вокруг костра откашлялся и склонился вперед.
Убедившись, что все утратили к нему интерес, Теолрин собрался с духом и вновь вцепился пальцами в осколок.
Он уже почти сроднился с ним за последние полчаса, что пытался достать... однако этого все еще было мало. Осколок не желал поддаваться. Впрочем, Теолрин примерно так же не желал останавливаться на полпути.
— Летопись Семнадцатая, — тем временем начал вещать Проповедник. Голос его был живым и звонким, притягивающим внимание. — Шли годы, и дети Владыки и Владычицы росли, набираясь мудрости и мастерства. Кир же, младший из них, с ранних лет отличался от своих братьев и сестер. Он был нелюдимым и завидовал братьям, поскольку те всегда были на шаг впереди него. Он часто обижался и гневался, когда у него что-то не получалось, и многие братья и сестры стали насмехаться над ним за эти слабости — сначала тайно, а потом в открытую. Повзрослев же, Кир принялся игнорировать заветы Отца и Матери, призывающие помогать людям. Вместо этого он нашел утешение в разгадках сил стихий, что постоянно бушевали вокруг Таола. Когда он пребывал в человекоподобном теле, то свою ипостасную сущность Кир вкладывал в гигантское облако, что постоянно следовало за ним...
Вспышка молнии с последовавшей за ней раскатом грома ненадолго прервала Проповедника. Теолрин, просунув ладони так глубоко в щель, как только мог, теперь пытался подцепить осколок снизу — при этом краем уха слушая рассказ Проповедника. Он никогда особо не любил подобные истории — скорее всего потому, что его мать заставляла их слушать... Однако сейчас — став причастником чего-то высшего — он даже нашел начало... любопытным.
—...Однако даже в эти дни, — звонко, почти что нараспев продолжал Проповедник, — горечь и обиды на братьев, сестер, а так же родителей, что были поглощены заботой о своих новых детях — о людях, — довлели над ним, заставляя Кира пытаться доказать, что он достойнее своих братьев, сестер или даже родителей. И день ото дня его облако становилось все крупнее и темнее, вбирая в себя черноту, что копилась в его сердце. — Что-то неуловимое менялось в голосе чтеца. Теолрин как будто действительно слышал озлобленность Кира, слышал витающее в воздухе напряжение. — Обеспокоенные этой переменой, Небесные Владыка и Владычица явились к своему чаду и заговорили с ним, стараясь дать понять, что любят и ценят его так же, как и прочих своих детей. Но, как промокшее под дождем железо со временем непременно обрастает ржавчиной, так и сердце Кира к тому времени уже обросло панцирем из злобы и ненависти. И прогнал он Отца и Мать, обвинив их во всех своих бедах и несчастьях, и проклял в сердцах и их, и прочих членов своей Небесной семьи. И вот, его облако преисполнилось черноты, и понял Кир, что больше не может сдерживать ее в себе. Однако, несмотря на царившую внутри него злобу, он не осмелился излить ее на своих обидчиков, на братьев и сестер. Вместо этого, как и многие угнетенные, он излил свой гнев на тех, кто не мог дать ему какой-либо отпор — на людей.
Теолрин неудачно дернул безымянным пальцем, и один из нижних углов осколка вонзился ему в подушечку пальца почти до самого ногтя. Он едва сдержался, чтобы не издать ни звука и при этом не выдернуть руку.
—...Будучи тучей, Кир перенес себя со Скал Изначалья до самого крупного из людских городов и, нависнув над ним, позволил накопленной злости излиться наружу. Сначала на головы жителей полился невиданный по силе ливень — такой, что по улицам города вскоре можно было перемещаться лишь вплавь. Множество бед причинил людям тот ливень, ибо в ту пору еще не было над городами куполов, но Киру было мало — он никак не мог утолить свою ненависть. Тогда он позволил эмоциям окончательно взять над собой вверх, после чего перестал отдавать себе отчет в происходящем. Вскоре зарокотал гром, а в довесок к нему засверкали убийственные по своей силе молнии, что вонзались, точно гигантские сияющие копья, в городские здания, разрушая и убивая.
Голос Проповедника стал небывало громким. Сам он встал, протянув руки в сторону отсутствующей южной стены, во тьму, где сверкали молнии и грохотал гром. Ветер завывал в паузах между его слов, словно являлся неотъемлемой частью рассказа — одной из его иллюстраций.
— Смерть и паника овладели городом в считанные мгновения. Многие горожане пытались спастись бегством, но молнии Кира подстерегали их на выходе из города и разили насмерть. И тогда попадали те, кто еще был жив, на колени, и распростерли руки к небесам, и взмолились, обращаясь в
«Вот оно!»
Сквозь застилающую разум пелену жгучей боли Теолрин почувствовал, что нашел, наконец, удачную выемку. Дело оставалось за малым.
—...И явились на суд братья и сестры Кира, и многие из них, глядя на скованного брата, преисполнились к нему жалости и даже стали молить Отца и Мать простить своего неразумного брата. Другие же, наоборот, видя ожоги на теле Владыки и разрушенный до основания город, решительно сказали, что подобным преступлениям нет оправдания. Сам же Кир поначалу стал просить прощения у всей семьи и обещать исправиться — и речи его были настолько сладки, что через какое-то время почти все присутствующие поверили этим речам. Но когда Владыка с Владычицей собрались было простить Кира, то встал со своего места Альз, Первый-из-Детей, и указал за окно, где виднелась черная туча Кира. «Видите, — обратился он к собравшимся, — речи Кира пропитаны ложью, точно так же, как его туча все еще полна ненависти и черной злобы. Наш брат не раскаялся, и как только мы его отпустим, он примется за старое». Поразились тогда все мудрости и зоркости Альза, и прислушались к его словам, и осудили Кира. И когда оглашали приговор, слезы текли по щекам его матери, и в течение пятидесяти дней все уголки Таола заливал ливень ее горечи о потерянном сыне. Приговор же гласил, что Кир лишается своих божественных сил и, скованный, отправляется в Темные Чертоги Ледяной Преисподнии, где ему предстоит, во тьме и мраке, влачить бессмысленное существование до конца времен.
Осколок начал поддаваться. Несмотря на то, что Теолрин почти что не чувствовал пальцев, он вложил остаток сил в то, чтобы выталкивать стекло наверх.
—...И вскочил тогда Кир, зазвенев своими тяжелыми цепями, и сказал свое последнее слово: «Знайте — пусть вы и заточите меня в темнице, откуда не будет мне дороги обратно, но мой неутоленный гнев будет теперь всегда с вами. Гром станет моим устрашающим голосом, а молнии — моим оружием, что будет разить всех, кто не успеет скрыться от него». И ненависть Кира ко всему живому стала к тому времени настолько сильна, что его слова сбылись, подобно истинному пророчеству, и грозовые тучи, содержащие молнии в своих темных недрах, разбрелись по Таолу. Кира же заточили в Темных Чертогах, и Владыка с Владычицей, а так же их божественные дети вздохнули, наконец, спокойно. Только Многомудрая Лейра и Белор Неспящий не спешили расслабляться, подозревая, что проклятье Кира еще причинит всему живому много боли. Однако даже они не могли знать, что все последующие столетия при помощи гроз Кир будет, даже сквозь пелену миров, нашептывать своим братьям и сестрам каверзные мысли о необходимости восстать против Отца и Матери. И что даже многие из тех, кто изначально не поддавался на его искушения, в конечном итоге польстятся на его сладкие речи, и с очередной грозой ринутся вызволять Кира — чтобы тот повел их вперед навстречу Инхаритамне: безумнейшей войне, что едва не погубила весь мир.
Проповедник замолчал и, сев на свое место, заслужил лично от Кройха глоток из бурдюка. Теолрин же, наконец, достал ладони из расщелины. Даже в скудных отсветах костра он видел, что обе ладони испещрены темной кровью. Что ж, эту цену он был согласен заплатить. Теперь осталось самое малое — незаметно перерезать веревки, после чего...
— Эй, волчонок!
Теолрин окаменел, поняв, что Кройх вновь обращается к нему. Демоны. Все пропало? Что именно его выдало? И что с ним теперь сделает Кройх?..
— Ты ведь из этих, еретиков. Или как там вы себя называете? — У Теолрина отлегло от сердца. Дело было не в осколке. — О нет, я ни в коем случае не осуждаю твой выбор. Веришь или нет, лично мне одинаково плевать как на вас, так и на фанатиков Небесного Культа. Мне просто стало любопытно... Вот ты и вся ваша братия — вы не верите ни Ковену, ни Небодержцам. Вы считаете, что никакие они не Дети Богов, и все такое... Получается, все истории священных летописей навроде этой — ложь? Фальшивка? Не было Владыки и Владычицы, не было их Детей... Не было Кира, что стоял у истоков возмущений, правда? — Теолрин промолчал, и Кройх, поднявшись, продолжил: — Ну хорошо, я спрошу по другому. Раз ты не веришь в догматы Небесного Культа... А во что конкретно тогда ты веришь?