Голос
Шрифт:
— Тебе лучше уйти, — сказала Стефания. — Папа может проснуться.
— Да, понимаю, — ответил Гудлауг. — Как он? С ним все в порядке?
— Он прекрасно держится, но ему необходим постоянный присмотр. Нужно кормить его, умывать, одевать, вывозить на прогулку и сажать перед телевизором. Папа обожает мультфильмы.
— Ты себе не представляешь, как я переживал из-за случившегося, — сказал Гудлауг. — Все эти годы. Я не хотел, чтобы так вышло. Все это было большой ошибкой.
— Да, безусловно, — ответила
— Я никогда не хотел славы. Это была его мечта. От меня требовалось только одно — воплотить ее в жизнь.
Они помолчали.
— Папа хоть иногда про меня спрашивает?
— Нет, — ответила Стефания. — Никогда. Я пыталась заводить разговор о тебе, но он не желает ничего слышать.
— Отец все еще ненавидит меня.
— Думаю, он никогда не изменит своего отношения.
— Из-за того, что я такой, какой есть. И таким он не может меня терпеть.
— Между вами…
— Я готов был что угодно сделать для него, ты же знаешь.
— Да.
— Всегда.
— Да.
— Все вложенные в меня усилия, бесконечные занятия, музыка, записи… Все это были его мечты, не мои. Когда он был доволен, все было в порядке.
— Я знаю.
— Почему он не может простить меня? Почему не хочет помириться со мной? Я скучаю по нему. Можешь передать ему это? Я тоскую по тому времени, когда мы были все вместе. Когда я пел для него. Вы моя семья!
— Я попробую поговорить с ним.
— Ты поговоришь с ним? Скажешь, что я скучаю по нему?
— Скажу.
— Он не выносит меня таким, какой я есть.
Стефания молчала.
— Может быть, это был протест против него. Я не знаю. Я пытался бороться с собой, но я не могу стать другим человеком.
— Тебе пора, — сказала Стефания.
— Да.
Но он медлил.
— Как ты?
— А что я?
— Ты тоже ненавидишь меня?
— Тебе пора. Папа может проснуться.
— Ведь это я во всем виноват. В том, что ты тут застряла, вынужденная постоянно присматривать за ним… Ты, наверное…
— Уходи, — велела Стефания.
— Прости меня.
— А что было потом, после несчастного случая, когда он ушел из дома? — поинтересовался Эрленд. — Вы просто вычеркнули Гудлауга из памяти, будто его никогда не существовало?
— Более или менее. Я знаю, что папа иногда слушал его пластинки. Он скрывал это от меня, но время от времени, приходя с работы, я обнаруживала оставленный конверт от пластинки. Иногда папа забывал снять пластинку с проигрывателя. Порой до нас доходили кое-какие известия о Гудлауге, а однажды, много лет назад, мы прочитали интервью с ним в одном журнале. В статье обсуждались судьбы чудо-детей. «Кем они стали?» — так она была озаглавлена, или что-то нелепое в том же духе. Журналисты вышли на Гудлауга, и он согласился рассказать о своей былой славе. Не понимаю, почему он решился на это. Все его откровения сводились к тому, что находиться в центре внимания было приятно.
— Значит, кто-то все-таки помнил
— Всегда есть кто-то, кто помнит.
— В этом интервью Гудлауг, случайно, не жаловался на насмешки в школе или на чрезмерную требовательность отца? Рассказал ли он о смерти матери и о своих несбывшихся надеждах, которые, как я полагаю, были навязаны отцом, или о том, как он сбежал из дома?
— Что вам известно о насмешках в школе?
— По нашим сведениям, его дразнили за то, что он не такой, как все. Это правда?
— Не думаю, что отец пробуждал в нем какие-то ожидания. Папа достаточно здравомыслящий и реалистичный человек. И не пойму, почему вы так говорите. В какой-то момент казалось, что брату предстоит серьезная певческая карьера, что он будет выступать за границей и привлечет к себе куда больше внимания, чем это возможно в нашей маленькой стране. Отец пытался растолковать ему это и наверняка предупреждал, что труда, таланта и усердия придется вложить много, однако строить радужные иллюзии все же не стоит. Так что не вздумайте считать папу наивным глупцом.
— Я и не считаю, — заверил ее Эрленд.
— Хорошо.
— Пытался ли Гудлауг за все эти годы возобновить отношения с вами? Или может быть, вы с ним?
— Нет. Я ведь уже говорила, разве нет? Никогда и ничего, за исключением его тайных ночных посещений. Гудлауг сказал мне, что проделывал это много лет подряд.
— И вы с отцом никогда не пытались разыскать его?
— Нет.
— Он был любимчиком вашей матери? — спросил Эрленд.
— Она была для него центром вселенной, — ответила Стефания.
— Он очень тосковал по ней?
— Мы все безутешно оплакивали ее. — Стефания тяжело вздохнула. — Мне даже кажется, будто что-то угасло внутри у каждого из нас после ее ухода. Что-то, что делало нас близкими и родными. Пожалуй, только много лет спустя я поняла, что именно она связывала нас между собой и уравновешивала наши отношения. Они с папой расходились во мнениях по вопросу воспитания Гудлауга и зачастую спорили, если можно так сказать. Мама считала, что мальчику надо дать возможность быть самим собой. И хотя он чудесно поет, не стоит его чрезмерно загружать. — Она взглянула на Эрленда. — Я думаю, отец никогда не видел в Гудлауге просто ребенка, он смотрел на него как на свой рабочий материал, будто он один был вправе создавать и моделировать его личность.
— А вы? Каково было ваше мнение?
— Мое? Меня никто никогда не спрашивал.
Наступила пауза. Стефания и Эрленд прислушивались к шуму в зале. Иностранцы болтали и смеялись. Эрленд взглянул на собеседницу, которая, казалось, ушла в себя и в свои воспоминания о сломанной семейной жизни.
— Вы как-то связаны с убийством вашего брата? — осторожно спросил Эрленд.
Похоже, она не услышала его вопроса, и он повторил. Стефания подняла глаза.
— Никоим образом, — сказала она. — Мне бы так хотелось, чтобы он был жив, чтобы я могла…