Голос
Шрифт:
— Как вы познакомились? — спросил Сигурд Оли.
— В те времена существовали специальные места, где знакомились гомосексуалисты. Одно такое пристанище находилось почти в центре, недалеко от Тингового холма. Это не был клуб, скорее место встреч, которое мы устроили в одном жилом доме. Все привыкли к тому, что тебя вышвыривают на улицу, если ты танцуешь с мужчиной. А этот притон служил нам кафе-баром, ночным клубом, ночлежкой, адвокатской конторой и службой доверия в одном флаконе. Гудлауг пришел туда однажды с каким-то своим знакомым. Тогда я и увидел его в первый раз.
Сигурд Оли взглянул на настенные часы.
— Вы, наверное, очень торопитесь? — заметил хозяин, слегка поправив тонкую прядь крашеных волос.
— Нет, дело не в этом. Я бы выпил чаю, если можно, — сказал Сигурд Оли и подумал о Бергторе. Она выходила из себя, если кто-то опаздывал. Всегда болезненно пунктуальная, Бергтора могла бесконечно долго распекать его за задержку.
Хозяин ушел на кухню готовить чай.
— Гудлауг был ужасно зажатый, — донеслось из кухни. Бальд повысил голос, чтобы Сигурд Оли мог слышать его. — Иногда мне казалось, что он ненавидел свою ориентацию, как будто так до конца ее и не признал. По-моему, Гудлауг использовал нашу связь для того, чтобы разобраться в себе. Будучи взрослым, он все еще находился на распутье. Но это не ново. Случается, что люди обнаруживают в себе подобные сюрпризы на шестом десятке, прожив всю жизнь в браке и родив четверых детей.
— Да, всякое бывает, — согласился Сигурд Оли, который был совершенно не в курсе обсуждаемой темы.
— Ну, голубчик мой, вы пьете крепкий чай?
— Вы долго пробыли вместе? — спросил Сигурд Оли, подтвердив, что предпочитает крепкий.
— Около трех лет, но в последний год мы встречались гораздо реже.
— А потом вы больше не общались с ним?
— Нет. До меня, конечно, доходили разные слухи, — сказал Бальд, возвращаясь в гостиную. — Сообщество гомосексуалистов в нашей стране не такое уж многочисленное.
— Что значит «он был зажатым»? — спросил Сигурд Оли, пока хозяин ставил на стол чашки и вазочку с хорошо знакомым ему печеньем — Бергтора пекла такое же на каждое Рождество. Он попытался вспомнить, как оно называется, но так и не смог.
— Гудлауг был скрытен и откровенничал редко, только когда мы напивались. По-моему, это было как-то связано с его отцом. Он не общался с ним, но ужасно по нему скучал, так же как и по своей старшей сестре, которая отвернулась от него. Мать Гудлауга скончалась много лет назад, еще до нашего знакомства, но больше всего он говорил о ней. Он мог бесконечно рассказывать о своей маме, и, признаюсь, это было довольно утомительно.
— Почему он поссорился с сестрой?
— Уже так много времени прошло, и он не называл конкретной причины. Единственное, что мне известно, так это то, что он боролся со своей природой. Вы понимаете, о чем я? Будто он должен был быть кем-то другим.
Сигурд Оли кивнул.
— Он чувствовал себя дерьмом. Считал однополую любовь извращением.
— И боролся с этим?
— Да, и вместе с тем нет. В нем была какая-то раздвоенность. Думаю, он просто не знал, к какому берегу пристать. Бедняга! Ему не хватало уверенности в себе. Иногда мне казалось,
— Вы знали о его прошлом, о том, что он был вундеркиндом?
— Да, — ответил Бальд, встал и принес из кухни дымящийся чайник. Он разлил чай по чашкам, отнес чайник на место, и они приступили к чаепитию.
— Родишь ты наконец? — набросился Эрленд на Сигурда Оли, не скрывая своего нетерпения. Он слушал повествование коллеги, сидя у стола в номере отеля.
— Я пытаюсь рассказать как можно подробнее, — объяснил Сигурд Оли и взглянул на часы. Он уже на сорок пять минут опаздывал домой к Бергторе.
— Да-да, давай, не тяни.
— Гудлауг вам когда-нибудь рассказывал о том времени, когда был звездой? — спросил Сигурд Оли, поставив чашку и протянув руку за печеньем.
— Он сказал, что потерял голос, — ответил Бальд.
— Гудлауг переживал из-за этого?
— Ужасно! Все произошло в самый неподходящий момент, но он не хотел вдаваться в подробности. Говорил, что над ним издевались в школе из-за его славы и он переживал по этому поводу. Впрочем, он не употреблял слово «слава». Вообще не считал себя знаменитостью. Отец хотел его таким видеть и чуть было не добился своего. Но Гудлауг чувствовал себя прескверно, а тут еще стали проявляться гомосексуальные пристрастия. Он неохотно вспоминал о том времени и о своей семье почти ничего не рассказывал. Возьмите еще печеньице.
— Нет, спасибо, — отказался Сигурд Оли. — Нет ли у вас идей, кто бы мог желать его смерти, напакостить ему?
— Боже мой! Понятия не имею. Гудлауг был душка, по-моему, он и мухи не мог обидеть. Даже и не знаю, у кого поднялась бы рука его убить. Несчастный, такой конец! У вас есть какие-то предположения?
— Ничего, — ответил Сигурд Оли. — Вы слышали записи его пения? Может быть, у вас есть пластинки?
— Точно, — ответил Бальд. — Гудлауг был великолепен. Потрясающий голос. Пожалуй, я никогда не слышал лучшего детского исполнения.
— Он гордился своим даром, будучи взрослым? В тот период, когда вы познакомились с ним?
— Гудлауг никогда не слушал свои пластинки. Никогда! Несмотря на мои уговоры.
— Почему?
— Невозможно было склонить его к этому. Он не объяснял причин, просто отказывался наотрез.
Бальд поднялся, подошел к шкафу в гостиной, отыскал две пластинки Гудлауга и положил их на стол перед Сигурдом Оли.
— Он подарил их мне после того, как я помог ему с переездом.
— С переездом?
— Гудлауг должен был освободить комнату в Западном квартале и попросил меня помочь ему с переездом. Он снял другое жилье и перетащил все свое добро туда. На самом деле у него ничего и не было, кроме этих пластинок.
— А их у него было много?
— Да, целая куча.
— Но что-нибудь он все-таки слушал? — спросил Сигурд Оли из чистого любопытства.
— Нет. Понимаете, это были одни и те же пластинки. — Бальд указал на два экземпляра на столе. — У Гудлауга таких было навалом. Он говорил, что забрал весь оставшийся тираж.