Голоса на обочине (сборник)
Шрифт:
– Всё равно царюешь! – настаивает Клавдия. – Ведь, чай, зимой твои дети-то в городе и с картошкой, и с капустой. Верно? Всё отсюда! От тебя зависят.
– Не без этого, – отвечаю.
– Во, во!
Это мне её «во-во»!
Говорю:
– Раз такая разумная, то переезжай сюда. Вон в доме Каревых никого не стало. Огородище какой пустует! А там около леса вообще выгон цельный. И скотины-то вокруг нет. Сажай сколько хочешь! Поболее мово.
Молчит, как не ей говорю.
Покудахтала ещё малость
Она ушла, а я думаю: а ведь не напрасно она так говорит. Царюю я. Видит Бог, царюю. Что бы я делала без этих трудов, без землицы? Кто я без этого? Голытьба. А так… царюю…
В лунную ночь
Я тогда пэтэушником был. В 60-х годах аж прошлого века.
Учился на токаря.
И вот разок на октябрьские праздники поехал я домой в деревню.
Попутка шла до Фёдоровки. До дома надо ещё около десяти километров пёхом добираться.
Доехал я до Фёдоровки, которая на большаке, где-то около полуночи. Ещё не менее двух часов надо шагать. Дело привычное. Дошёл до Суходольской. Она у нас в один порядок вытянутая. Слева от неё овраг.
Иду, значит, я меж оврагом и улицей. Слева, где овраг, на отшибе избёнка была. Старуха скрюченная в ней обитала. Неумывакина её фамилия. У нас все звали её Неумоихой.
В деревне говорили, что вроде бы она то в свинью превращается, то в чёрную кошку. Ловили её, а никак не удавалось разоблачить. Вот всё вроде: и свинья лишняя не знай откуда взялась, и старухи дома нет… А раз: и ничего такого нет. Всё, как надо, в один миг… И свинья пропала, и старуха на месте.
Это мне сразу всё вспомнилось, как только пошёл я вдоль оврага.
А я Гоголя начитался. «Вечера на хуторе близ Диканьки», помните? Мастер он был на такие дела!.. Эх и писатель!
…Ну вот, иду. И такая на меня жуть страшная напала. Откуда?
Раньше-то вроде ничего?
А тут полнолуние. И тишина! Мёртвая! И свет сверху струится лунный. Как на кладбище. Так и кажется, что кто-то сейчас руку костлявую протянет… И всё тебе! Каюк!
Почему тишина?
Обычно собака залает то на одном конце, то на другом. То кошка мяукнет…
А тут молчок. Будто всё вымерло.
Чем дальше в конец наш иду, тем темнее и страшнее. А остановиться не могу… Мысль опять же возникает: если не идти, то что делать?
Назад – и в Фёдоровку? Кому я там нужен?
Смотрю, из оврага поднимается белый, нет, седой, шар! Как чья-то огромная голова. И плывёт эта голова прямо на меня. И пасть такая огромная у неё. И никакого туловища у этого чудища нет. Или его не видно? Замаскировано всё. Всё обволакивается лунным, похожим на топлёное молоко, светом. У меня зашевелились волосы на голове. До сих пор помню эту жуть!
Больше со мной за всю жизнь такого никогда не было. Чтоб волосы фуражку
Думаю: «Надо засвистеть!»
Пробую, а никак! Губы мои ссохлись, не раздеру их! В полуобмороке стою, а шар мимо меня плывёт уже. И дальше так, к избушке Неумоихи подался.
Что оказалось-то? Соображаю: туман в овраге густой такой.
Клочья его отрываются и поднимаются вверх из оврага… Просвечиваются лунным светом… Страшно. И стыдно за себя…
…Подошёл я к своему дому никакой.
Опять же необычная тишина во дворе. Дико!
Дворняги Полкана не слышно.
Трогаю кольцо у калитки.
Металлическое звяканье в ответ. Тишина мёртвая. Двор будто затаился.
«Живы ли родители?» – думаю.
Появляется отец из сеней. Тихо так, как привидение. Без звука, без света.
Когда вместе вошли в избу, упал я на лавку.
– Есть будешь, сынок? – слышу голос родителя.
А у меня всё перед глазами как в тумане.
И седая голова отца, и этот шар из оврага… всё слилось в единое. И поплыло куда-то. И я со всем вместе плыву, но придавленный такой тяжестью невообразимой…
Какое есть? Уснул, не раздеваясь, на лавке.
Утром спрашиваю:
– Пап, что в деревне у нас?
– А что?
– Ну, мёртвая она? Никаких признаков жизни. Голосов нет, собак не слышно. Света нет.
– Трансформатор забарахлил, ноне днём обещали дать свет, – отвечает. – Дак, чай, ночью спят все. Предупреждение было про электричество. А собак мы постреляли.
– Как так? – опешил я.
– А как у Сидоровых их Пегая взбесилась, покусала некоторых собак и ребятишек, мы и стрельнули всех. Заодно и кошек.
– И Полкана?
– Она его первого укусила. Куда деваться?.. Врачи из райцентра приезжали. Сегодня, сказывали, снова будут. Мы тебе писали, чтоб пока погодил с приездом. Или не дошло письмо-то?
Сактировали
Промаялся я своё в госпитале.
Подошёл срок, когда надо решать, что со мной делать.
А у меня, кроме ранений рук и ног, лёгкие никудышные. Когда сбили поздней осенью, самолёт упал в болото. Долго выходил к своим по холодной воде…
Про таких, кому осталось жить столько, сколько надо времени, чтобы доехать домой на собственные похороны, мы промеж себя говорили: «подлежит актированию».
Вот и мне выправили бумажки. И поехал я домой на Волгу.
Война только что закончилась. Радость какая! А я еду умирать. И знаю об этом.
В вагоне духота, курят. К окну ближе не прорвёшься. Подступила дикая тошнота. Теряя сознание, выбрался в тамбур. Пошла сильная рвота. Отхаркивался окровавленными шмотками. Мне кажется, из меня вышла половина моих гнилых лёгких. Не знаю, как это может быть и что из меня летело…