Голоса потерянных друзей
Шрифт:
— А вдруг получится? Нельзя вот так сдаваться, не попробовав! — говорит учительница. О, до чего же ей знакома эта девичья робость! Минуло не так уж много лет с тех пор, как она сама была такой же: неуверенной в себе, объятой страхом. Даже парализованной им — иначе и не скажешь.
— Не могу, — жалобно повторяет девочка, схватившись за живот.
Приподняв подол пышных юбок, чтобы не запачкать их грязью, учительница опускается на корточки и заглядывает ученице в глаза:
— А от кого же еще, если не от тебя, им узнать, каково это — когда тебя похищают из семьи? Когда приходится писать объявление, чтобы получить хоть какую-то
Худые плечи девочки приподнимаются и снова поникают.
— Но ведь они тут собрались вовсе не для того, чтобы послушать меня. Это все ничего не изменит.
— Как знать. Самые важные шаги в жизни всегда связаны с риском, — говорит учительница. Уж она-то как никто другой знает цену этим словам! Однажды и ей придется отправиться в такое же путешествие, где этого самого риска будет предостаточно.
Впрочем, сегодня речь совсем не о ней, а о ее учениках, о разделе «Пропавшие друзья» в газете «Христианский Юго-Запад» и обо всем, что с этим связано.
— Должны же мы, в конце концов, поведать нашу историю! Назвать имена! Есть одна старая поговорка: «Человек впервые умирает, когда перестает дышать. А вторая смерть приходит, когда его имя звучит в последний раз». И если над первой смертью мы не властны, то второй можем избежать — или хотя бы попытаться это сделать.
— Будь по-вашему, — уступает девочка и, глубоко вздохнув, просит: — Но лучше, чтобы я была первой, а то еще духу не хватит. Можно, я начну прямо сейчас, а остальные — потом?
Учительница кивает:
— Начинай, а другие, думаю, всё поймут и подтянутся, — она делает шаг назад и обводит взглядом остальных ребят.
«Все они со своей историей, — думает учительница. — Все разделены с близкими огромным расстоянием, людскими ошибками и жестокостью. Все терзаются мучительной безвестностью».
И хотя она отчаянно сопротивляется этим мыслям и готова отдать все, лишь бы их отогнать, в ней поднимается ее собственная боль, оставившая на душе шрам. Тот, что глубоко спрятан, подальше от чужих глаз. Она вспоминает и свою любовь, с которой ей пришлось разлучиться. Где всё это теперь? Кто знает?
Под гул голосов, в котором угадывается плохо скрываемое нетерпение, девочка поднимается с места и идет между скамеек. Двигается она скованно, но эта скованность странным образом придает ее осанке чуть ли не царственность. Затихает громкий шелест бумажных вееров и шуршание листовок, а девочка поворачивается к слушателям и начинает свою историю:
— Меня… — ее голос дрожит. Она обводит толпу взглядом, пока ее пальцы мнут грубые складки бледно-голубого ситца. И туг время словно застывает, точно божья коровка, раздумывающая, сделать ли ей передышку или продолжить полет. Наконец девочка решительно вскидывает подбородок: — Меня зовут Ханни Госсетт.
Ее голос летит над одноклассниками и достигает ушей зевак, взывая к их вниманию. Сегодня она не станет молчать. Сегодня ее имя услышат все.
Потерянные друзья
Объявления подписчиков мы размещаем бесплатно. Цена публикации для всех остальных — пятьдесят
Уважаемая редакция! Я очень хочу разыскать своих близких. Мою матушку зовут Митти. Я средняя из девяти ее детей. Мое имя Ханни Госсетт, а остальных зовут — Харди, Хет, Пратт, Эфим, Эдди, Истер, Айк и Роуз. Бабушку звать Кэролайн, а дедушку — дед Олли. Еще у меня есть тетя Дженни. Ее муж, дядя Клем, погиб на войне. У тети Дженни четверо дочерей — Азель, Луиза, Марта и Мэри. Нашего первого хозяина звали Уильям Госсетт, мы жили у него на плантации Госвуд-Гроув, но потом началась война и он решил переправить нас из Луизианы в Техас, где было безопасно, и разбить там новую плантацию. Но по пути случилась беда: нас всех выкрал Джепта Лоуч, племянник миссис Госсетт.
Он погнал нас по Олд-Ривер-роуд, на юг от Батон-Руж, а потом мы шли через всю Луизиану — сперва на север, а затем на запад, в сторону Техаса. Моих братьев, сестер, кузин и тетушку распродали в Биг-Крике, Джетте, Уинфилде, Сэйлайне, Кимболлсе, Гринвуде, Бетани и, наконец, в техасском городе Пауэлле, где нас с матушкой разлучили. Больше мы с ней не виделись. Меня новые хозяева купили в Маршалле, что в Техасе, и единственную из всех вернули Госсеттам, когда узнали мою подлинную историю. Я повзрослела, и все у меня хорошо, но я очень скучаю по своей матушке, и любые сведения о ней или о ком-нибудь из родных стали бы для меня большой радостью.
Молю небеса о том, чтобы пасторы и друзья вняли крику моей отчаявшейся, измученной души и прислали мне весточку в Госвуд-Гроув, Огастин, Луизиана. Буду признательна и благодарна за любые сведения.
Глава первая
Ханни Госсетт. Луизиана, 1875
Видения подхватывают меня, точно порыв ветра пыльцу, и в который уже раз, вырвав из мирного забытья, уносят в прошлое — на целую дюжину лет назад. Я чувствую, как мое девичье, уже почти женское тело вновь становится телом шестилетней девочки. И, несмотря на мое сопротивление, я снова вижу ее глазами все то, что случилось тогда.
Сквозь щели в деревянном частоколе я различаю покупателей, собравшихся на торговом дворе. Под ногами у меня — по-зимнему стылая земля, истоптанная множеством чужих ног: больших, как у мамы, маленьких, как у меня, и совсем крошечных, как у Мэри-Эйнджел. Куда ни глянь, на влажной земле повсюду следы от пальцев и пяток.
Интересно, сколько людей побывало тут до меня, гадаю я. Тех, у кого тревожно колотится сердце, а мышцы болят от натуги, тех, кому некуда бежать.
Сотня сотен! А пяток — вдвое больше. А пальцев — и вовсе вдесятеро. Но такой сложный подсчет мне пока не под силу. Всего несколько месяцев назад мне исполнилось шесть. Сейчас на дворе «фырваль» — правильное название этого месяца мне все никак не дается. Язык не слушается, как ни старайся, и выходит что-то вроде блеянья овцы: «фыр-ва-ва-валь». Братья и сестры — все восемь! даже самые младшие! — смеются надо мной. Дело обычно кончается дракой, если, конечно, матушка ушла работать на поле вместе с остальными, или в прядильню, чесать шерсть и ткать.