Голоса за стеной
Шрифт:
И нежно поцеловала Гришу в нос.
— Я не пойду!
— Ну-ну-ну… Глупенький… Завтра придем сюда еще раз… если хочешь. В последний раз. «Прощай, свободная стихия! В последний раз передо мной ты катишь волны голубые…»
— Неужели нельзя ничего придумать?..
— Зачем? «Ты ждал, ты звал… я был окован; вотще рвалась душа моя: могучей страстью очарован, у берегов остался я».
— Перестань!..
Они пришли к палаткам. Кошкин снова сидел на скатанных одеялах (операция по спасению Гриши не прошла даром) и что-то выяснял с Вартаном о геосинклиналях.
Его позвал Вартан:
— Гриша, давай сюда. Курить есть? Ах, какой молодец! Вот спасибо, большое спасибо!
— Ты что-то потерял, старик? — бодро осведомился Кошкин. После ночевки Гриши и Люды на озере он неизменно был бодр. Не весел, а именно бодр. И подтянут. Выбрит. Лаконичен. Язвил меньше, да и вообще разговаривал меньше. Много работал. Вовик едва ли не ежедневно бегал за книгами в районную геологическую экспедицию. — Ну, что скажешь?
Гриша пожал плечами и устало сел на траву. Кошкин пристально поглядел на него, глубоко затянулся сигаретой и повернулся к Вартану:
— По некоторым имеющимся данным все эти гипотезы носят чисто спекулятивный характер. Наверняка мы сможем что-то сказать только тогда, когда исследуем разницу в интрузивных областях.
— Ну, дорогой, ты собираешься бурить на такие глубины в интрузиях… это, знаешь ли…
Гриша слушал непонятные слова и смотрел на Люду. Густели сумерки. Надеяться было уже не на что, надо было незаметно уходить и больше здесь не появляться, тем более, что это дорогое для него понятие — «здесь» — обречено было существовать еще каких-то там тридцать шесть часов.
Но он продолжал сидеть рядом с Кошкиным, слушал разговор со множеством непонятных слов, и в душе его тоже было что-то непонятное, мутное и бесформенное, как тьма неограниченного пространства.
В этом состоянии он согласился остаться ужинать, что-то чистил, что-то клал в рот, жевал, глотал…
Разговор начала Люда. Ее непринужденности хватало на все.
— Люди, как вы думаете, вечная любовь существует?
Кошкин перестал жевать, лицо его напряглось, затем он повернулся к Вартану и сказал:
— Соседей об этом тоже надо будет спросить… чтобы собрали сведения о своих интрузиях.
— Кошкин, твоя наглость беспредельна, — сказала Люда.
— Именно это мне хотелось сказать тебе. Но я себе этого не позволил. Ведь ты, несмотря ни на что, женщина…
— Да, ты позволил себе только что перебить женщину…
— С удовольствием применил бы этот глагол в ином его значении… по отношению к женскому роду вообще.
Предложенную Людой тему неосторожно поддержал Вовик. Он отстаивал вечную любовь, и Люда получила возможность развивать негативный тезис в удобных условиях — споря со слабым противником.
— Вечная любовь под периной! — издевалась она. — Единственное, что могут себе позволить маленькие душонки. Сильным тоже нужна любовь, но они имеют хотя бы достаточно мужества признать, что ее не существует. Разве не так, Кошкин?
—
— Конечно, не так! — возмутился Вовик. — Если бы так, все в мире уже развалилось бы, потому что семья… семьи бы уже не существовало и вообще… Ну, короче говоря, статистика против тебя.
— Какая статистика, ребеночек? Статистика боязливых? А ты возьми другую статистику — нашу. — Она озорно глянула на Вартана, он неспокойно завозился и уперся руками в землю, собираясь встать, но не успел. — Вот тебе семейный человек, жил в городе, работал в минералогическом музее, дом, дети, телевизор и жена — сильная личность. Вот она-то и заставила его самого стать сильным…
— Людочка, может довольно?
— Ничего, Вартанчик, здесь все свои… Конечно, он предпочел бы ничего не видеть, он любил детей, спокойствие, благополучие, но жена оказалась действительно сильной личностью, она ничего не скрыла… Вартан, тебе повезло, а то гнил бы всю жизнь возле телевизора. Разве теперь тебе не лучше?
— Мне совсем хорошо, дорогая, когда ты не замечаешь моего существования, — сухо сказал Вартан и ушел к обрыву.
— Или вот… Володя. Еще один пример. Тоже благополучная жизнь, аспирантура, писал диссертацию, жена — химик, казалось бы, есть с кем поговорить. О чем? О тряпках? А здесь каждый с удовольствием обсуждает любую его новую идею. Правда, Володенька? Не задеваю уже нашего дорогого Кошкина.
— И правильно делаешь, — отозвался тот.
— И что меня не задеваешь — тоже правильно делаешь, — вставил Кося-Юра.
— Или Кира… Какая же статистика, котеночек? — Она обращалась к Вовику, но Грише и всем остальным было понятно, кому это адресовано. — Все эти разговорчики — анахронизм. Вечная любовь, верность до гроба — это все для каменного века…
— Ты плохо знаешь историю, — холодно перебил Кошкин. — Прости, что прерываю. Именно в каменном веке индивидуальная верность и не требовалась, даже наоборот — была вредна. Верность, ревность… Там нужна была иная верность — коллективная.
— Ну пусть не каменного, пусть какого-то там другого… все равно устарело. Теперь каждый может прокормиться самостоятельно, одинокой женщине с ребенком помогает государство… И все. Значит, самая главная необходимость в семье — экономическая — отпала.
— Ты полагаешь, главное это? Интересная мысль. По крайней мере, интересная своей абсурдностью. А как же родительский инстинкт?
— Тысячи отцов бросают детей, и инстинкт им, как видишь, не мешает.
— Да, но всего отцов сотни миллионов.
— И матери бросают.
— Хочешь создать, стройную теорию на исключениях?
— А я тебе говорю, что семья в ее нынешнем виде устарела! Вот такая семья, как у нас, — это я понимаю! Общая работа, общие интересы… а общие финансы у нас даже где-то на третьем плане. Так ведь?
Кошкин не ответил, только усмехнулся, словно этой усмешкой обнаруживал все контрдоводы, несчетное их количество, трудно отыскиваемые и еще труднее формулируемые, но уничтожающие Людино построение от конька крыши до самого фундамента. Вместо Кошкина возразил Володя: