Голова (Империя - 3)
Шрифт:
– Это действительно никогда бы не могло произойти со мной, - подтвердил Терра, расхохотавшись. Но он вгляделся в фигурку, в которой за бедностью чувствовалась претензия на элегантность, и смягчился.
– Для большинства главное в жизни - наслаждение, во главу угла у них поставлено удовлетворенное тщеславие. Таков мой сын, который, по-видимому, унаследовал эти качества от меня. У вас, по вашим словам, дело обстоит иначе. Но все-таки вам сперва следует подумать о себе, а потом, если хотите, и об идее. Я попытаюсь устроить вас на место. Это ведь лучше, чем возместить вам деньги, которые
– Ваше предложение мне подходит.
– С видом делового человека юноша достал из бумажника карточку, изящно откланялся и удалился твердым шагом. Терра ступил на порог сияющего огнями дома и на смирнскую дорожку.
Наверху гостей принимал дворецкий, личность при треуголке и шпаге. Канцлер в первой гостиной пожимал всем руку. К Терра он обратился со словами: "Я обещал вам, что вы будете довольны", - а сам при этом сиял, как и его дом, не хватало духа противоречить ему. Его удача расточала чары, перед ней склонялась титулованная и богатая толпа и даже дипломаты, которые кляли эту самую удачу; притянутый ее чарами, русский посол стоял возле Ланна, и они вместе встречали людской поток.
Он катился из желтой, через зеленую в красную гостиную, там находилась дочь рейхсканцлера; из зимнего сада неслись приглушенные звуки струнного оркестра. Оттуда поток заворачивал; буфет был в зале заседаний, позолоченном гигантском помещении в два света. И оно было полно! Ланна широко раскрыл свои двери, даже высшие слои буржуазии получили доступ. Не принятые при дворе промышленные круги могли здесь соприкоснуться с миром узаконенной власти. Их представители расхаживали, принимали кушанья и напитки от лакеев в напудренных париках и собственными ушами слышали, как господа в мундирах задают вопрос, прибудет ли император. Это, как ни странно, было под сомнением.
Его величество сказал послу (интересно какому?): "Войны я не потерплю". А вдруг Ланна не возьмет верх в поединке с Россией? Вся ставка была на его врожденное везение, но "слишком много счастья даже непозволительно", говорили скептики. Депутаты возражали:
– Он все-таки прорвал блокаду{487}, Англия осталась ни при чем.
– А куда он денет Губица?
– спросил Бербериц из недр своей черной бороды.
– Большую часть мыслей ему подсказывает Губиц, а ведь Губиц только и живет блокадой.
– Не беспокойтесь, никуда мы от нее не уйдем, если Ланна иногда и случится перескочить через нее.
Пошли шутки.
Настроение было приподнятое. Какой-то генерал обратился к одному из адмиралов:
– Ну, а теперь вперед, против Англии!
– Как вы, ваше превосходительство, мыслите себе это?
– Переправим туда дивизию.
– Только попробуйте!
– Ну, тогда с Россией в поход на Индию!
Настроение, созданное шампанским, множеством цветов, разгоряченных дам, кружило головы мужчинам; раскрасневшись, они пускали клубы дыма в золотистый туман парадных апартаментов итальянского стиля. Причудливый свет струился из хрустальных гирлянд, из высоких резных канделябров, свет, какой обычно озаряет мадонн. Эти мадонны - Алиса, Альтгот и множество других - сливались со стенами, а мужчины склонялись перед ними. Алиса не спускала глаз
Она думала: "Дорогой мой отец!" - и брови ее сдвигались от тревоги о нем посреди его удачи, от скорби над своей судьбой, приказывающей предать его... Только бы он держал себя в руках. Не дал бы им представления, над которым они посмеются завтра, когда он будет повержен. О нет! Выдержки у него хватит, но одна дочь могла оценить ее. Оценить достоинство того, кто рассчитывает лишь на собственные силы! "Я улыбаюсь, несмотря ни на что. Мне не суждено уверенным шагом перейти в историю. Если все еще не пошло прахом, причиной мое величие". Как гордилась им Алиса!
Между тем отец проследовал из желтой в зеленую гостиную, она могла бы слышать его слова. Но позади нее раздалась музыка... Отец проходил мимо группы Фишера, те задержали его. Обер-адмирал, как всегда, изображал морского волка, будучи на деле интриганом и чинушей, но так ему удобнее было проявлять свою грубую агрессивность. Его зычного рева не заглушала даже музыка. "Я рассчитываю еще долго пробыть на своем посту, - сказал мне старина Пейцтер, - до тех самых пор, пока ваш флот не очутится на дне моря". А я ему на это: "До свидания там, внизу!" - зычно ревел обер-адмирал.
Сказал ли отец, что блокада прорвана? Нет, в ответ на это грубиян не мог бы зареветь: "Только за недостатком храбрости!" Вот он даже сделал вид, будто нетвердо стоит на ногах, схватился за руку отца и заорал: "Будьте здоровы, ваша светлость, вы вместе со всеми только способствуете успеху моего дела!" Отец, правда, предугадал его выходку и отстранился. Фишер растянулся бы во весь рост, если бы друзья не подхватили его. Из широкого низкого кресла по соседству с трудом поднялся труп: Кнак, тайный советник фон Кнак; при слове "дело" он поднялся. Разве оно не было его делом еще больше, чем фишеровским?
Отец отвернулся; но теперь господин фон Ганнеман, начальник его канцелярии, пересек ему путь, поскользнулся с разбегу, потом все-таки удержался и доложил о чем-то. Он делал вид, что ужасно запыхался, желая подчеркнуть, сколь важны принесенные им сообщения. Однако отец небрежно махнул рукой. Он стоял, повернувшись лицом к красной гостиной, и не глядел на Ганнемана. Но тут Алиса уронила веер, чтобы господин, занимавший ее, наклонился и ничего не увидел. Взгляд отца застыл, словно смерть коснулась его, меж тем как щеки и рот продолжали улыбаться.
Алиса бросилась было ему на помощь, но он тем временем успел удалиться. Она на ходу изменила свое намерение. Смеясь и веером приветствуя знакомых, она как будто бежала навстречу долгожданной подруге. Шлейф грациозно подобран, голова откинута, стройная фигура стремится вперед. "Молода и резва по-прежнему, что за прелестная женщина!
– говорили дамы господину фон Толлебену.
– Муза двух государственных деятелей!" - говорили они.
Миновав гостиные, Алиса свернула к мемориальной комнате Бисмарка. К счастью, никто не заметил ее в гигантском зале заседаний, и она осторожно приотворила дверь. Да, кто-то ждал там в одиночестве. Она сперва не узнала его, он сидел в кресле Бисмарка, рука его шарила по столу. Но вот он вскочил, словно застигнутый врасплох; это был Мангольф.